****
2000 год. Техас
Две девушки едят мороженое рядом с катком, где Вика работает, тренируя детей и взрослых. Работа, которая кормит, но временами бывает противной. Сейчас они с Амандой заедают мороженым урок с вязким дедулей лет 70, что вцепляется в девушку как только ступает на лед и не отпускает ее предплечье в течение всего часа. В последние несколько месяцев это стало особенно противно. И было подозрение, что дедуля тут не виноват.
А виноват был солидный мужчина, чье фото поселилось у Домбровской на прикроватной тумбочке. Впервые в своей двадцати-с-маленьким-хвостиком-летней жизни Вика строго по английской идиоме “упала в любовь”, да так, что и не видно дна колодца.
– Мэнди, но я ведь его люблю, хоть это и нечестно по отношению к его семье. Не могу не летать домой каждый месяц. Скучаю.
Аманда улыбнулась:
– Вот и ты разморозилась, девочка изо льда! Знаешь, я тебе так скажу: если любишь, надо ехать, и будь что будет. В конце концов, в этой долбаной жизни, может, только любовь и стоит того, чтоб отрывать зад от привычного дивана. А семья? Ну, так это его семья, что ты тут можешь сделать, если он ничего делать не хочет? Живи и радуйся, пока можешь.
– Маме не понравится, что он старше,– вздохнула Вика.
Что маме еще больше не понравится наличие жены у любимого младшей из дочерей и ребенка, и говорить не стоило.
– Тори, я конечно, простая черная девчонка, деревенщина, а вовсе не хрен-его-поймешь какой мудрец, но я тебе скажу: любовь не знает ни лиц, ни полов, ни лет. Это просто душа находит душу для беседы. Если ваши души нашли друг друга, то какая в задницу разница, насколько больше календарей он перелистал до встречи с тобой?!
****
– Похоже и правда не выбирает. Ну что же, позову после занятия присоединиться. Он с Милкой много работал, так что пусть тоже посмотрит. Да и ей будет приятно видеть еще одно знакомое лицо. Плохо ей, Илюш. Очень,– женщина произносит последнее слово с глубоким вздохом.
– Ты принимаешь ее снова слишком близко к сердцу. Верну тебе твое же напутствие: береги свое сердце, Эр. Оно нужно не только Милочке.– Ландау коротко прижал к себе женщину и прикоснулся губами к распущенным пока кудрям на виске.
****
Надо льдом “Сапфирового” висит полная тишина. В центре стоит тоненькая девочка в черном, замершая в ожидании первых звуков своей мелодии. Мила Леонова вернулась на родину, в свой ледяной дом, где училась всему, откуда ушла, не оборачиваясь. Но жизнь вернула ее, не желая считаться с чувствами Людмилы, страхами и обидами. Вот они, ее учителя: светлый взгляд Михаила Александровича, пристальный зеленый Виктории Робертовны, малопонятный и малоузнанный за сравнительно недолгий срок совместной работы взгляд Ильи.
“Ласковый и нежный зверь” подхватывает и несет девушку по катку. Кажется, тут даже лед мягче при приземлении и пружинит при толчке. Она дома. И другого дома для фигуристки Леоновой быть не может, как оказалось. Тут мало что поменялось и все изменилось за прошедшие два с лишним года. И ей на эти быстрые минуты короткой программы снова хорошо.
Последнее вращение. Остановка. Тишина и только дыхание, в котором вдох опережает выдох, а выдох прорывается сквозь вдох.
– МОгешь, девочка!– вдруг раздается голос, который она тоже не слышала уже два полных года.
Любимый дядя Саша. Именно так 10 лет назад ей почему-то представился хореограф Морозов и остался для нее навсегда “дядей Сашей”.
