Это маленькое беззащитное создание, дороже которого отныне и впредь никого в жизни Виктории не будет, в буквальном смысле открыло ящик Пандоры в душе своей матери. Впервые пришедший после восьмилетнего молчания кошмар стал постоянным спутником ночей молодой матери.
Преломляясь и уточняясь в деталях, он был неизмнен в своей сути и реакции на него женщины. Теперь она закрывала собой малышку-дочь. Тень, швыряющая под ноги взрыв, больше не имела узнаваемых черт, но все так же несла боль и смерть, а она не успевала увернуться от летящих в ее ребенка осколков. И никогда сама не просыпалась. Ее предавало даже собственное тело, что уж говорить про людей. Все, все просыпаются от кошмаров, когда становится невыносимо страшно, а она – нет. Она ползла в крови, израненная, с ребенком на руках к выходу и просыпалась только после того, как выбиралась на улицу и пряталась за камень. Чтобы выбраться из кошмара каждый раз нужно было убегать от смерти. Успешно.
В тяжелые дни успешно не удавалось. Тогда во сне она видела, что дочь исчезает. И большего ужаса просто не могло быть.
Если бы она когда-то рассказала об этих ночных терзаниях, а ее спросили, что она из них вынесла. Единственное, что можно было бы ответить: никто не должен терять детей. Никогда.
****
Илья плавно затормозил, будто боясь, что женщина рядом очнется от воспоминаний слишком рано и слишком резко. Блюз продолжал плыть в салоне. Он положил свою ладонь на тонкую руку, нащупав уже привычный шрам на тыльной стороне запястья. Эта половина тела пострадала сильно при взрыве, почти все плечо и чуть меньше предплечье было иссечено короткими и подлиннее шрамиками разной степени толщин и глубины, а по спине рубцы заплетались в диковатый плотный узор.
Когда Ландау первый раз увидел ее тело не в полумраке ночи, не в угаре страсти, а при ярком спокойном свете безжалостного дня, единственное, что он подумал: “Я бы назвал этот кадр “Жестокость к нежности”.
Впрочем, ей он ничего не сказал. Вика своего израненного тела стеснялась. Нежности смущалась. В чужую любовь не верила, а значит – и не принимала никого из посторонних до конца. А он был посторонним. В этом смысле Илья Сергеевич не питал иллюзий. Кто с кем не спит в мире фигурного катания?! Иным крюкам и выкрюкам межличностных взаимоотношений спортсменов друг с другом, тренеров, хореографов и всей “обслуги” мог бы позавидовать паноптикум нашей эстрадной тусовки.
Просто ближайший свободный совместный вечер он посвятил томному и долгому исследованию ее тела, изучая языком, губами, кончиками пальцев каждый шрам. Наслаждаясь то тихими стонами, то просто тяжелым дыханием, то вскриками своей снежной королевы.
И в чем он мог поклясться: в ту ночь ей точно не снилось никаких снов!
****
– Ты так загадочно чему-то улыбаешься. Чему? Расскажешь?
Илья хмыкнул:
– Даже покажу, но не сегодня. Сегодня мы устали и очень хотим спать. Особенно ты.
Виктория не спорила. О чем тут спорить второй час ночи? После вчерашнего нервного дня. Сто лет назад, видя ее усталый вид, старый друг, а по совместительству отличный хореограф-постановщик, катающий по стране пяток собственных шоу, Макс Рудин сказал: “Домбровская, ты знаешь, что нужно, чтобы высыпаться? Ложиться не в тот день, в который встаешь”. А еще через неделю позвонил и предложил взять знакомого в помощь. “Приличный хореограф, и на льду стоит прочно”.
