Аня потрогала себя за ягодицы. В статье, прочитанной вчера за ужином, было написано: «Целлюлит есть почти у всех девушек, и это абсолютно нормально. Другой вопрос, что тебе неприятно видеть его на себе. Хочешь убрать его или сделать незаметным?» Конечно, она хотела убрать целлюлит или сделать его более незаметным. Она даже пробовала обматываться пищевой пленкой и ходить так на прогулку, мазалась медом, который прислала бабушка, прыгала со скакалкой. Отказывалась от сосисок в тесте, которые папа приносил от другой бабушки. Но чертовы пятьдесят два килограмма, бугристые бедра и обвисшая грудь все так же смотрели на нее из отражения в зеркале.
Аня стянула футболку и расстегнула голубой лифчик. Соски смотрели в разные стороны, словно проверяя, нет ли кого поблизости. Разглядывать себя в зеркале – все равно что спускаться в темный подвал. Кожа над коленками дряблая, хоть приклеивай скотчем. Вставать на весы прямо перед походом на день рождения к одногруппнице – так себе идея. Стрелка колебалась между 52,5 и 52,6. А ведь сегодня Аня даже не ела! Она достала из шкафа мятые черные джинсы и самую широкую толстовку: мама купила ее два года назад для поездки на Алтай. В кармане толстовки был песок.
Одногруппница Катя жила на Васильевском острове, недалеко от кладбища и трамвайного депо. Папа оставил деньги на такси и попросил позвонить ему перед выходом: он всегда сам вызывал машину для дочери, потому что дебилов и маньяков в Питере хватает. Дебилов и правда хватало, вот хотя бы соседка этажом ниже, которая вечно держит дверь своей квартиры нараспашку. Всякий раз, встречая Аню на лестнице, женщина в розовом халате рассказывает об очередном визите своих внуков – и всякий раз внуков зовут по-разному. По вечерам соседка выходит во двор и зовет внуков: «Петя, Юля, Наташка, пора домой!» Никто не отзывается, и она возвращается в квартиру одна, разговаривая с кем-то непослушным.
Аня рассказала о соседке таксисту, пока они проезжали через Дворцовый мост. Мужчина в кожаной кепке вздохнул и ответил, что подростки ничего не знают об одиночестве. В машине надрывался Игорь Крутой, ему подпевала Ирина Аллегрова – дуэт пел про снежинки на ресницах и незаконченный роман (в парке на скамье). Сухой ветер обдувал щеки, но закрывать окно казалось небезопасным. Таксист, может, и не был маньяком, но алкоголиком был точно. Аня узнала, что мужчину зовут Виктором, родился он в Петрозаводске, но в Питере бомбит уже шесть лет. Трое сыновей, которые остались вместе с женой в родном городе, – вот что заставило его переехать. Все заработанные деньги он высылает домой, куда сам ездит раз в месяц или два, если наберет пассажиров в дорогу, чтобы компенсировать бензин. Аня спросила, не скучает ли он по жене, но водитель лишь снова вздохнул.
Через полчаса таксист высадил Аню возле мусорных баков, выставленных вдоль кирпичной стены. Трехэтажный дом стоял справа: серую дверь подпирали две водосточные трубы, которые в темноте можно было принять за колонны. Но было светло, и Аня рассмотрела осыпающуюся штукатурку и ржавые потеки. Окна первого этажа замурованы решетками, с которых свисают искусственные цветы. Такие обычно продаются в ритуальных салонах. На втором этаже в одном из открытых окон сидел худой рыжий кот. Лапой он прижимал к подоконнику нечто, напоминающее лягушку. К окну, прихрамывая, подошла полная женщина. Закурила, потом взяла кота за шкирку и скинула с подоконника.
