Ребята заволновались, Мартынов и Скотной установленными сигналами (радио у нас не было, только визуальные сигналы – покачивания, жесты) уже обращали мое внимание на вражеские самолеты. Я же в тот момент был занят лишь одной мыслью: не дать противнику нас обнаружить. Думаю, если сейчас начать бой, я понесу большие потери. И решил отвернуть с маршрута к этим бомбардировщикам.
Поэтому я просигналил ребятам: «Вижу! Всем – внимание! Следить за мной!» Решение было принято. Необходимо было выполнить небольшой доворот всей группой влево, уйти на юго-запад с набором высоты и атаковать противника с запада. Это обеспечивало нам внезапность атаки и, следовательно, преимущество.
После набора высоты я дал команду «все вдруг» к развороту вправо, и с небольшим снижением, с газком, мы вышли на прямую для атаки. Бомбардировщики и истребители противника начинали какое-то перестроение, но только начинали!
Каждый из нас в этой массе сам себе выбирал цель. Исход боя теперь зависел от первой атаки. Мы атаковали и истребители, и бомбардировщики: уничтожили сразу четыре самолета, из них два бомбардировщика. Потом все смешалось – мы попали в общую группу. Тут главное – не столкнуться. Слева, справа, сверху идут трассы. Мимо меня, помню, промелькнуло крыло с крестом. Кто-то развалил, значит. Объем, в котором все происходило – небольшой; бой стал носить хаотичный характер: идут трассы, мелькают самолеты, можно и в своих попасть… Пора было выбираться из этой каши. Немцы стали уходить, и на догоне я сбил один Ме-109. Поскольку бой проходил на предельных режимах двигателей, горючего уже почти не было. Я понял, что надо собирать группу – подаю сигнал сбора. Обозначил себя глубокими покачиваниями, и остальные стали пристраиваться. Подходит слева Саломатин, смотрю, конфигурация самолета у него какая-то необычная – снарядом фонарь сбило. Сам он, спасаясь от встречной струи воздуха, пригнулся так, что его и не видно. Справа – вижу, подходит Скотной – за ним белый шлейф, видимо, радиатор подбили осколками. Потом мимо меня – один, второй, третий… все наши! Ты представляешь, после такой схватки – и все пристраиваются! Все – в полном порядке! Я чувствовал радость победы, удовлетворение необычное, какого никогда и не испытывал! Первые-то дни мы чаще в роли побежденных были.
Идем на аэродром. Прошли над ним с «прижимчиком», строй распускается веером, садимся по одному – Саломатин сел раньше, без фонаря пилотировать тяжело.
Все бегут ко мне, кричат, шумят… Все очень необычно: «Борис! Победа! Победа!» Командир полка, начальник штаба – все подбежали. Вопросы – как?.. что?.. А мы и сами толком не знаем, сколько сбили самолетов – семь? Потом все подтвердилось.
После войны от Яковлева я узнал, что накануне этого боя авиаконструкторов вызывал Сталин: «Почему горят наши «ла» и «яки»? Какими лаками вы их покрываете?» – выразил неудовольствие, что новая матчасть себя не оправдывает. И тут – такой бой! Яковлев говорит, что ему потом позвонил Сталин и сказал: «Видите! Ваши самолеты показали себя».
По приказу Ставки в наш полк прибыл командующий ВВС Юго-Западного фронта Фалалеев. Он внимательно изучил все перипетии нашего боя, искал то, что могло быть поучительным и для других авиаторов. Нас собрали, поблагодарили. Мне вручили первый орден – Красного Знамени. Очень солидно.
У нас побывали кинооператоры, фотокорреспонденты, журналисты… Кожедуб рассказывал: «Я был тогда инструктором в Чугуевском училище, мы твоим боем очень интересовались, изучали. В 1942 году это для нас было исключительное событие».
