В хатке установилась тишина, только размеренно тикали ходики да на печи коротенько пропел свою песенку сверчок. Степан вздохнул и глухо произнес:
– А ты знаешь, Варка, не чувствую я за собой греха за этих Кириков. Много об этом передумал, а вины моей нет. Когда убежал от них да скитался по лесу, возникло, Варка, во мне необъяснимое чувство – не знаю, как тебе об этом сказать… Другим я стал в лесу, будто не хожу я, а летаю над землей и все звуки слышу, которых раньше и не замечал. Когда подходил к твоему двору, мне представлялось, что в бане кто-то есть; было слышно, как кто-то дышит, как ты его смазываешь своими леками. А как я на дуб лазил и высматривал их двор – все слышал, что там делается. Не помню, как туда меня ноги приносили, как и что там было, – все стерлось из памяти… Зимой я одного немца хотел в плен взять. Я его не трогал, мысли не было никакой плохой, а когда притащил – он оказался мертвым. Вот за это вину свою чувствую, хоть, клянусь тебе, Варка, не было у меня мысли его убивать. Потом, когда бой завязался возле Калиновки с предателями, нескольких я застрелил – и опять вины не чувствую, Варка, а почему так получается – ответить не в моих силах. Видно, все мы люди и разное нам дано.
Степан шумно выдохнул, возле иконы затрепетало пламя лампадки и исчезло. Варвара молчала, она ждала продолжения разговора – и не ошиблась.
– В лагере организовали небольшую больницу, главной над ней определили Алесю. Она предложила перевезти тебя туда, вот Роман и попросил меня зайти к тебе и передать его просьбу насчет переезда. Очень просил.
Варвара вздрогнула, вся сжалась – она не ожидала такого предложения, а отвечать надо было. «Пришел и твой черед высказать свои думы», – кивая головой, заключила она.
– Скажу тебе прямо, Степан, не могу я сейчас податься к вам в лес. Если кому понадобится моя помощь, завсегда готова помочь, как бы там ни было, а поехать не могу. Здесь тоже люди в горе живут, им тяжко, Степан. Вам там трудно, на вас как на зверей охотятся и немцы, и полицаи, всякие козни строят, только не получится у них ничего, пока люди вам в деревнях помогают, а они на вас надеются, что хоть какая защита от вас будет, и помогают вам. Я и полицаев лечу, и всех, кто меня просит хворь «на сухое болото отправить». Все мы, как ты говоришь, люди, так и передай Роману. И вы там его берегите, это моя личная просьба, Степан, к тебе. Я тоже чувствую, когда ты к моей хатке подбираешься, так что посматривай за ним – горячий он, не жалеет себя… Давно, Степан, у нас с тобой такого разговора не было, спасибо тебе.
– И тебе спасибо, Варка. Мне идти надо, дорога неблизкая.
Он засобирался и, выйдя за дверь сеней, исчез.
Варваре уже несколько ночей подряд во снах приходила сюда, на подворье, мать, стояла, улыбаясь, у калитки, хотела что-то сказать и тут же убегала. Появлялась матушка Марина, будто что-то искала молча, потом возникал красивый сад, похожий на сад в имении Грушевских, и она бежала навстречу тому, кто должен был появиться там, за поворотом. Конечно, это Вацлав. Но появлялся гестаповец Отто, стоял и, улыбаясь, указывал рукой в сторону. Там возникал огромный овраг, Варвара поворачивалась и хотела бежать, но ноги не слушались; она цеплялась руками за ветки кустов, позади слышался громкий и жуткий смех. В этот момент Варвара просыпалась, становилась на колени перед иконой и начинала молиться; жизнь вокруг останавливалась, уходили страхи и беспокойство, приходил сон.
