Между тем Елена Ивановна продолжала:
– А этот Сеня окончил финансово-экономический институт и не сделал на векселе индоссамент.
Что такое индоссамент, Алексей Тимофеевич тем более не знал, но не посчитал и это упущением.
– Но постепенно, – голос Елены Ивановны зазвенел, – я заметила, что у нас все, абсолютно все для Сени, и компьютер постоянно у него, а о том, чтобы купить второй, речи нет. И потом он мне как-то сказал: «Я, Елена Ивановна, уже почти могу вас заменить», то есть ему нужно было, чтобы я его научила и ушла.
– Возможно, он какой-нибудь родственник вашего директора?
– Не знаю, может быть, теперь это не имеет значения. Вы знаете, у меня была такая ненависть, такая злость, я даже ночью видела его лицо, причем ненавидела я именно Сеню. Поэтому я не удивилась даже, когда это случилось.
– Что? – спросил Алексей Тимофеевич неосторожно, значит, он все прослушал.
Но она не обратила внимания на странность его вопроса.
– Он был расстрелян из машины прямо посреди улицы, убийцу, естественно, не нашли.
– Давно это было?
– Месяца полтора.
– И вы продолжали там работать?
– Да, но с директором стало твориться что-то невообразимое.
– Еще бы.
– Он стал цепляться ко мне.
– А к другим?
– И к другим тоже. Но вы же понимаете, что главное – бухгалтерия. У меня создалось впечатление, что он меня считает во всем виноватой. В конце концов, я только бухгалтер.
– А что он за человек?
– Вообще-то, он был человеком очень добросовестным и неглупым, но в бизнесе не особенно разбирался. Его представления, как бы это правильнее сказать, слишком романтичны, что ли. Взять хотя бы обналичку.
– Обналичку? – переспросил он.
– Ну, это превращение безналичных денег на банковском счете в наличные. Это делается через всякого рода фирмы, которые якобы оказывают нам какие-либо услуги, мы переводим деньги на их счет, они снимают их и передают нам, оставляя себе процент.
– Понятно, так что же ваш директор?
– Пока суммы были небольшими, он все подписывал. Но когда обналичка стала возрастать, запаниковал. Форменные истерики закатывал. В бизнесе в нашей стране честно не бывает, нужно хитрить, и пока суммы обналички были небольшие, он это воспринимал спокойно, а потом вдруг о совести заговорил. Это все равно что заявить: убить человека ножом можно, а застрелить нельзя.
– Может быть, он просто испугался ответственности?
– Возможно, но работа на фирме превратилась в сущий ад. Впрочем, возможно, для конфликтов были и другие причины, но зачем вообще конфликтовать?
– А кто ваши хозяева?
– Вообще-то нашу фирму контролируют двое. Они весь ремонт сельхозтехники в городе захватили.
– Вы можете их описать?
– Постараюсь. Одного зовут Пятак. Это не кличка, это его настоящая фамилия. Он сидел, они оба сидели, но Пятак, если не знать, больше на комсомольца постаревшего похож, на кого-нибудь из партхозактива, а другой – Птица – это кличка, фамилия его Егоров, так тот точно на бандита похож, – черный весь, изломанный, кривобокий и хромает.
– Вы говорили про директора, – напомнил Алексей Тимофеевич.
– Ах да, директор, меня просто тошнило от ненависти к нему, только устроилась так хорошо, а этот идиот все портит. И то, что случилось позавчера…
– Что? – выдохнул он.
Ее по-прежнему не удивляли его вопросы.
– Он был убит возле своей квартиры двумя выстрелами, говорят, так киллеры убивают.
– И что сейчас?
– Ничего, Пятак приходил – нашим отделением фирмы он занимается, – сказал, чтоб я не волновалась, что покойный всегда хорошо отзывался о моей работе, что найдут нового директора.
