В конце концов Маша решила попробовать, так ли хорошо то, что она видела на экране, или всё это игра и обыкновенный театральный обман. Ей как раз исполнилось двадцать пять – возраст, по Машиному мнению, переломный.
По утрам Маша расчёсывала свои длинные каштановые пряди, подкрашивала и удлиняла и без того длинные ресницы, оттеняла золотистым светло-карие глаза, красила губы и думала: «Зачем я это делаю? Ведь всё равно сегодня все будут во мне видеть только фармацевта!»
Придя на работу, Маша надевала лодочки на высоком каблуке: ей хотелось казаться выше, хотелось, чтобы её заметили, выделили из аптечной картинки. Её выделяли: именно к ней больше всего обращались с вопросами пожилые дамы, её просили помочь старики в старомодных драповых пальто. Но мужчина, который бы изменил её жизнь, всё не появлялся.
– Жизнь подошла к моменту принятия решения, – ежедневно зудела ей в ухо Зина Линькова.
От Зины отвязаться было невозможно, потому что она не просто работала вместе с Машей в аптеке, но и жила неподалёку от их посёлка. А уж когда Зина узнала, что у Маши никогда не было «отношений», то стала называть подругу «последней девственницей Москвы и её окрестностей». И её желание приобщить Машу к плотским радостям стало просто маниакальным. Зина знакомила Машу с друзьями, соседями, родственниками, приводила в аптеку своих отвергнутых поклонников и бывших любовников, но всё впустую. Маше не понравился ни один из них, она не могла представить никого из парней за столом в её уютной квартире. Глядя на мужчину, который так старательно развлекал её в театре перед спектаклем, Маша вдруг начинала представлять его носки в мокрых пятнах пота, какие, она помнила, были у маминого мужа. Один из ухажёров приходил по вечерам в аптеку. Он приносил капучино в пластиковом стаканчике с круглой высокой крышкой и свежие, упоительно пахнущие ванилью эклеры. После восьми вечера посетителей почти не было, и неспешные разговоры в комнате отдыха за кофе с пирожными перед маленьким телевизором нравились Маше. Но стоило парню попытаться её обнять, как воспоминание о потных руках отчима, шаривших по её телу, затмевало здравый смысл, и Маша вскакивала с дивана и выпроваживала парня. Несколько дней она переживала, ругала себя, потом Зина знакомила её с очередным мужчиной, и история, с небольшими изменениями, повторялась снова и снова.
– Может, тебе снотворное принять или седативного пару таблеточек? – участливо советовала подруга. – Ну, как наркоз! Первый раз проспишь, а потом оно само пойдёт. Ещё и понравится!
Маша никак не могла решиться рассказать Зине про тот случай десятилетней давности, только краснела и отмалчивалась.
Аля и Фёдор Михалыч, оформив пенсию, вдруг резко сдали. С тех пор как упал снег, они почти не выходили из дома. Фёдору Михалычу ковылять по снегу было несподручно, а Аля мучилась одышкой и простужалась, стоило ей в мороз показаться на улице. Но они, как и Зина, каждый день вели с Машей один и тот же разговор о замужестве. Аля так же готовила и стирала на всех и в квартире прибрать успевала до Машиного прихода. А после ужина, когда Фёдор Михалыч засыпал в кресле перед телевизором, няня Аля начинала теребить Машу.
– А по телевизору показывали, что теперь есть агентства брачные. Вот идёшь туда и так прямо им говоришь: мол, квартира у меня есть, а мужа хочу непьющего, чтобы доктор, инженер или лектор какой! Вот пойди! И проси некурящего, а то я дым уж и на дух не переношу!
