Юля представила ленточку на финишной линии. Она вот-вот коснется ее, сорвет полной счастья грудью и поднимет руки в знак победы. Койки превратились в пустые трибуны, несколько ярусов поднимались до самого потолка. Юлю уколола эта пустота, но она тут же смахнула переживания. Она бежит для себя. Побеждает для себя. Ее пациенты ушли, и Юля может все свободное время посвятить себе.
Краем глаза Юля заметила фигуру на трибунах, пробежала мимо и остановилась в метре от ленточки. Дыхание захлестывало. Несмотря на разминку, тело сопротивлялось нагрузкам. Юля пошла назад, к фигуре, скрытой в тени луны. Юля знала, что это мужчина. Он сидел, положив одну руку на колено и сгорбившись, как если бы скрестил пальцы в замок, но вторую руку Юля не могла различить.
Подойдя к фигуре вплотную, Юля все поняла. Луна вновь двинулась дальше по палате, стены вытянулись, трибуны обернулись старыми койками. Тень с лица фигуры сошла, когда та подняла голову. Это был Рома. Потрепанный вид, отросшие взъерошенные волосы, щетина. Юля не дала бы ему меньше тридцати лет. Когда они виделись последний раз? Кажется, на выпускном. Они обменялись взглядами, танцуя со своими парами вальс.
– Рома, – сказала Юля и сделала шаг вперед.
Ее голос эхом пролетел по бесконечному стационару и вернулся, ударившись в стену. Юля стояла у своей же койки, с какой поднялась некоторое время назад. Слева от нее была глухая стена, справа – ряды коек, уходивших за горизонт. Капли все еще падали. Звук не приближался, как бы близко Юля ни была к финишу, он был повсюду. И в то же время нигде.
Вернув глаза к койке, Юля не увидела Рому. Он исчез. Одеяло заправлено, будто тут и не было никого.
Юля решила во что бы то ни стало найти Рому, она вновь двинулась к выходу, осматривая койки. В этот раз она не увидела ни бритвы, ни испражнений. Койки и стены остались теми же, а вот их наполнение изменилось.
Юля остановилась, посмотрев направо. На одной из коек лежало то, что заставило кровь холодеть. Сердце сжималось и билось все тише, словно его покрывала корка льда. Температура падала. Изо рта Юли пошел пар. С глаз посыпались слезы. Падая, они замерзали на бетонном полу.
Простыня была вся в кровь. У изножья – лезвие. На сей раз не бритвы, а пилы. Острые зубья блестели сквозь кровь. В центре постели лежала изуродованная взрывом нога, практически без ступни – костяной ошметок болтался на лоскуте кожи, с аккуратным сечением выше колена. Это была ее нога.
Мышцы левой ноги свело, равновесие пошатнулось. Юля упала и ощутила чудовищную боль в правом бедре. Она осмотрела его: из перевязанной культи шла кровь. Глянув в сторону койки, Юля увидела ту течь, что не давала ей покоя все это время. Сквозь простыню, матрас и панцирную сетку койки капала кровь. Ее кровь. Пол наклонился, и лужа потекла к Юле. Она была не в силах отползти, спрятаться. Нога, вернее, то, что от нее осталось, придавливала Юлю к полу, не позволяя сдвинуться с места. Кровь коснулась ладони, впиталась в белый фартук и стала медленно подниматься к горлу, пропитывая не только ткань, но и само существо Юли.
Она стонала. Из синеющих от холода губ слышались слабые слова:
– Нет, – говорила Юля. – Нет. Нет.
Мария Петровна пыталась разбудить дочь. Та кричала во весь огрубевший за годы войны голос:
– Нет! Не-ет!
