– Тебе угодно называть это «встретил девушку», а мне кажется, ты бросил и растоптал меня. Ты предал меня, разбил мне сердце, сделал бессмысленной мою жизнь. От нас отвернулись дети. Это тоже входит в понятие «встретил девушку».
– Мы говорим с тобой на разных языках.
– Нет, Горяев, просто ты никак не можешь привыкнуть к тому, что трупы не слышат. И не могут жалеть.
– Ладно. Давай разговаривать как чужие люди. Не я первый, не я последний, мадам. Все это происходит на каждом шагу, сплошь и рядом. Даже наша дочь, судя по всему, связалась с женатиком. Почему бы тебе и ей не предъявить претензии? Она тоже прикладывает руку к тому, чтобы кто-то стал трупом.
– Послушай, ты, как там тебя, гоблин, чужестранец, дочери предъявит претензии сама жизнь. Нашел, чему радоваться.
– А я вот рад за свою дочь. Она познала любовь, у нее будет сын. Или дочь. Нет, все-таки лучше сын.
– У дочери будет дочь.
– Хорошо, пусть даже дочь. У всего есть своя логика, у жизни есть свои законы. Зачем же их ломать? Если бы ты захотела, у нас была бы внучка. Или трупам внучки не нужны?
– Горяев, сейчас я тебе как чужому человеку скажу одну вещь. Ты мне изменял, я знаю. Так ведь, в жанре полной искренности, у последней черты? Ну, давай, говори, чего уж там скрывать, дело прошлое.
Такая правда, до такой степени правда не входила в планы Леонида Сергеевича, поэтому он на долю секунды замялся. По укоренившейся привычке не говорить женщинам всей правды, чтобы не испортить дело (правда в отношениях с ними допустима только тогда, когда тебе необходимо окончательно поругаться, вдрызг, непоправимо), он осторожно заметил, намекая на нетривиальность измены:
– Это совсем не то, что тебе могло бы показаться.
– Не важно. Главное, что это все-таки было. Не знаю, догадывался ли ты о том, что мне известно о твоих похождениях.
– Не догадывался. Я был уверен, что никто ни о чем не узнает.
– Дурак.
– В смысле?
– Какой же ты был дурак. Еще тогда.
– Не будем унижать себя, зачем переходить на личности?
– Боже мой, какая чувствительность. Какое пылкое сердце, какая ранимая душа. Какое сокровище я потеряла.
– Для трупа ты чересчур язвительна.
– Откровенность за откровенность, гоблин на букву «б». Хотя на «г» – тоже ничего. Мне было тогда очень больно, не скрою. Вот как сейчас.
– Мне очень жаль. Sorry.
– Мне было так больно, что я решила отомстить тебе. Я решила тоже изменить тебе, Леня. Но сделать это так, чтобы ты ни о чем не узнал. Как видишь, я тоже дорожила спокойствием в семье. Так сказать, погодой в доме, моральным климатом.
– Я тебе не верю. Ты врешь, чтобы ложью своей досадить мне.
– Как ты думаешь, с кем я тебе изменила? Ни в жизнь не догадаешься.
– Я не хочу обсуждать эту тему.
– Тему твоих рогов? Да тут и обсуждать нечего. Я тебе изменила только раз в жизни. С твоим лучшим другом, дочь которого ты впоследствии имел счастье полюбить.
– Вот теперь началось кино. И зря ты ждешь немой сцены.
– Зря. Потому что еще не время. Немая сцена будет сейчас.
– Не надо нагнетать, не надо этой дешевой драматургии. Что может быть хуже измены?
– Хуже измены оказалось то, что в результате измены я забеременела.
– И что же?
– И у меня, как тебе хорошо известно, родился второй ребенок, твой сын.
Очевидно, немая сцена все-таки случилась, потому что дальше Валентина Павловна с удовольствием произнесла:
– Мне очень жаль. Sorry.
– Такими вещами не шутят.
