Андреев покорно толкнул калитку и вышел наружу. На прощание она ржаво скрипнула и закрылась. Тропинку освещал скудный свет андреевского фонаря. Становилось прохладнее. Андреев пожалел, что не накинул на себя куртку и не надел тапочки. «Какая, наверное, нелепая картина. Я иду почти голый, босиком, между двух амбалов в деловых костюмах», – подумал Андреев. У него часто и беспорядочно пульсировало сердце. Но он смиренно брел, как Иешуа на казнь.
Здоровяки привели его к массивной ограде садового товарищества, за которой начинался молодой сосновый лес.
– Вы довольны своей жизнью? – неожиданно спросил бородач.
– Да как сказать… Счастье – это принятие своей жизни и всех ее обстоятельств. Наверное, я счастлив, – солгал он.
– То есть вы смирились со всеми неудачами и нереализованными мечтами? Одиночеством и предстоящей, простите, уже почти наступившей старостью?
– Нет, нет! Вы не понимаете, это абсолютно разные вещи, если хотите, состояния. Принятие – это не смирение. Смирение не приносит счастья, оно лишь заглушает боль. Когда принимаешь что-либо, оно становится частью тебя, а как можно чувствовать себя не счастливым, если у тебя, к примеру, есть ноги и руки? К чему эти философские разговоры?
– Дождев, похоже, не ошибся, – сказал бородач своему напарнику.
Андреев думал, его сейчас приведут к какому-нибудь из новых каменных особняков, которые появились в дачном поселке. Но вместо этого они подошли к крыльцу одноэтажного деревянного дома, над крышей которого возвышалась молодая тонкая сосна. В одном из окон тускло горел свет. На лязг калитки вышел ровесник Андреева – жилистый загорелый мужчина в засаленном махровом халате.
– Здравствуйте! – обратился он к гостю, поглаживая густые усы, прикрывавшие верхнюю губу. – Спасибо, что пришли.
– Отказать было сложно, – съязвил Андреев и последовал за ним в дом. За ними также вошли провожатые. Хозяин пригласил Андреева на маленькую кухню, половина которой была загромождена банками с разносолами и вареньем. Пахло сыростью и плесенью. На бытовой газовой горелке закипал эмалированный зеленый чайник.
– Вы общайтесь, а мы пока шашлычок пожарим, – улыбнулся бородач. Другой молча поставил свой кейс возле стола.
– Мои сыновья, – ласково сказал хозяин, когда те вышли. – Очень дружны. Ведут совместный бизнес.
– И что за бизнес? – поинтересовался Андреев.
– Ритуальные услуги.
– Интересно, – протянул Андреев, и в горле у него жутко запершило.
– Присаживайся, чувствуй себя как дома, – старик указал на старый советский табурет. – Ты, наверное, меня не помнишь?
– Вы правы, не припоминаю, – ответил он, вглядываясь в орлиный нос, близко посаженные глаза и поседевшие брови.
– Это я, Владимир Зябликов, был психиатром в экспериментальной группе «Третий глаз».
– Неужели?! – Андреев кинулся обнимать его и зарделся румянцем. – Тебя совсем не узнать – богатым будешь.
На что Зябликов нетерпеливо махнул рукой. И действительно, он изменился. Что-то было утрачено безвозвратно. Манерность сменилась свойственной старикам небрежностью. Тогда они ощущали себя причастными к чему-то важному, к некой тайне, которая делала их выше, значительней, чем любой гражданин Страны Советов. А сейчас это была лишь встреча двух почти выживших из ума пенсионеров.
– Не поверишь, мне написал Просов, – Зябликов истерично хихикнул.
У Андреева вновь задергался левый глаз, он попытался что-то сказать, но вместо этого, заикаясь, замычал.
