С темнотой пришёл и густой воздух. Не сразу, но он настиг её, когда она, прищурившись, увидела вдалеке родной лес.
– Посмотрела, как живут твои враги?
– Мои враги?.. – рассеянно пробормотала фея, не осознав сначала, о ком говорил воздух.
– Ну да. Пожила их жизнью?
– Да… наверное. – Она ещё не знала, как описать это время и этот опыт, и вновь растерянно посмотрела на свои руки. Они тряслись в присутствии густоты.
– Тогда я возвращаю тебя обратно.
И не успела она возразить, как густая масса проникла в неё и унесла прочь от земель человеков – обратно в тёмный лес, защищать и наводить белый морок.
…Оказавшись в лесу, фея издала глубокий крик разочарования: она вернулась к своему телу и на своё место, куда приходила постоянно, годами и десятилетиями.
– Тебе не понравилось? – спросил воздух, сгущаясь то спереди, то сзади неё.
– Мне… мне больше понравилось в мире чужаков, – пробормотала фея своим настоящим голосом: хриплым, медленным и тягучим. – Я не знала, что они… такие.
– Ты ничего о них не знала. Но теперь я открыл тебе глаза. Ты не сможешь вернуться, но будешь знать, каков мир за пределами леса – на самом деле.
И густота исчезла, прежде чем фея успела бы что-то сказать. С этим разговором пропала и её прежняя способность мыслить, которую она едва-едва обрела в мире людей.
И больше густота никогда не появлялась, хотя фея, скрюченная, покрытая слизью фигурка, сидела меж деревьев и ждала, вглядываясь в плотный туман. За этим туманом было что-то, что она уже успела позабыть, но смутные ощущения подсказывали, что там ей было хорошо. Несмотря на своё вековое предназначение, на необходимость в защите леса.
Фею и сейчас можно увидеть на самом его краю: она пытается, но никогда не сможет пересечь его границу и оказаться в человеческих землях.
Лина ушла неделю назад, и с тех пор Джей было так страшно и больно, что она не могла спать.
Постоянная мысль: тебе надо защищать, тебе надо защищать, ты должна держаться и быть сильной. Не ради себя – ради отца. Ради единственного человека, который в неё поверил.
Джей искренне пыталась всё вспомнить, но жара сверлила тело, свет сушил глаза, и каждый день пропитался тошнотой и пеплом. Думать было невозможно, жить – невыносимо. Она отдала бы свой последний запас ромашки, чтобы хоть минуту в этом проклятом месте было ветрено.
Мысль протянулась из входной комнаты до просторной мастерской отца, окрасилась в белый и запахла бледными засушенными цветами. Когда-то в детстве ромашковые отвары помогали ей заснуть: она всегда была слишком возбуждённой и нервничала попусту. Со сном не заладилось, и отец приучил её готовить себе насыщенные приятные отвары – тёплые и уютные, как домашний вечер с треском огня и шумом цикад.
Теперь, конечно, ничего тёплого и в помине не хотелось. Джей готова была грызть эту ромашку, если бы это помогало успокоиться.
Воспоминания о ромашке повели её вверх по деревянной лестнице, к «совершенно серьёзным рабочим этажам», как называл их отец, и к коридору, ведущему в три комнаты. Мастерская отца и две кладовых: в одной хозяйничала бабушка, в другой – мама.
Джей сама не заметила, как дошла до мастерской и ударилась головой о дверь. Упс. Глухой стук и моментальная боль затмили и без того тусклые воспоминания. Мир изменился, и она вновь переместилась из большого уютного дома в пустую пыльную развалину с раскалённым пепельным воздухом.
