– Я это уже и так поняла.
– Во. И как?
– Как ты спустился сверху – ни дать ни взять зомби. Все это ерунда. Просто ты не выспался.
– А ты откуда знаешь?
– А то я не чувствовала, как ты всю ночь ворочался. Да и ладно. Все равно горжусь. Только смотри не привыкни!
– Беру на заметку. Стало быть, так: я сейчас в душ, чтоб как следует проснуться, ладно?
– Давай бегом. А то запах просто а-а-а-а! – дурашливо пропела Доун, начиная шарить по кухонным шкафам. В тот момент, когда ее муж направлялся через прихожую, она снова выпрямилась. – Да, и вот еще что…
– Что? – снова повернулся к ней писатель.
– Я беременна.
Поначалу Дэвид не поверил. У него и в мыслях не было, что жена может его разыгрывать или шутить: просто последние пару лет все это напоминало получение каких-нибудь несбыточных прогнозов, где белое – это черное, а черное – белое, и вот вам снимок, чтобы в этом убедиться. И вдруг… Минут пять, пока до него наконец не дошло, мужчина просто сидел, сжимая в руке распечатку врачебного заключения и незряче в нее пялясь. Эта новость затмевала решительно все.
– Вот это да… – приговаривал он, держа жену в объятиях. Она плакала, чувствуя себя разом и громоздкой, и хрупкой, хотя внешне никакой разницы между той Доун, которую он сейчас обнимал, и той, которая сегодня утром уходила на работу, не было. – Вот это да-а! Я это чувствую! Ты сделала это!
– Мы это сделали.
– Нет-нет, – повторял писатель, уткнувшись лицом ей в голову и вдыхая душистый запах ее кожи и волос, – ты это сделала.
На ужин они наскребли консервов и снеков из стенных шкафов. Оба весело возились на кухне и все разговаривали, разговаривали…
– Путь еще неблизкий, – говорила Доун. – Наперед сказать ничего нельзя. Надо так: день прожит – и слава богу.
Дэвид был не согласен. Он знал, что на этот раз все должно состояться, и от этой перспективы ему кружило голову. Неважно, насколько прихотлива машина человеческого размножения и как неромантично выглядит мрачное сидение в приемных у докторов, когда счетчик тикает, как в такси, а ты при мысленных подсчетах внутренне обмираешь. Все это фигня собачья по сравнению с тем, что глубоко внутри, в сокровенном тигле тела Доун уже сейчас происходит волшебство! Соединились, слились между собой два невидимых глазу начала, и в результате этого слияния внутри материнской утробы начало прорастать нечто. Совершенно обособленное создание. Внутри него, этого создания, есть Доун и есть Дэвид, но этот плод – не просто сумма или усреднение их душ. Не два плюс два, что равняется четырем. Но два плюс два, что равно лотосу. Это иное. И оно есть – вернее будет – сугубо самим собой.
Какое-то время оно кровью и плотью будет прикреплено к своей матери, но наступит день, когда оно будет уже вполне самостоятельно сидеть перед Дэвидом и называть его папулей – хочется надеяться, что с улыбкой на его или ее лице. Улыбкой, а не гримасой злости (хотя в разные моменты одно будет неизбежно чередоваться с другим). Это будет существо со своими, сугубо ему принадлежащими словами и эмоциями. И вот когда-нибудь оно объявит о своей предстоящей женитьбе или замужестве. А там – если предположить, что все сложится традиционным образом, – глядишь, и о предстоящем появлении на свет уже своего ребенка, их с Доун внука или внучки, тоже самостоятельного создания, дальнейшего шага на дороге в бесконечность. Всякий акт созидания лишь имитирует
