– Вы сейчас о ком-то конкретно говорите или вообще?
– И конкретно, и вообще…
Возле моей кровати послышались шаги – это был врач, я уже начал его узнавать. Кажется, он меня рассматривал. Прямо как музейный экспонат. И даже одеяло на голову не натянешь…
– Красивый человек, – задумчиво произнёс доктор. – Только странная красота – какая-то бесполая… Женщины его любят?
– Скорее боятся, – рассмеялся Гром. – Малыш прекрасно знает о своей привлекательности, но не делает из неё культа и смущается, когда ему об этом говорят. Особенно женщины. Он всегда был примерным семьянином, и в общении с девушками не позволяет себе даже намёка на флирт.
– Тем не менее, я вижу признаки тщательного ухода за собой. Без усилий в его годы так не выглядят. Он, явно, посещал тренажёрный зал и косметолога. Возможно, делал пластику. Скорее всего, красил волосы…
– Всё это было. Равно как и многое другое. Но разве это грех – стремление хорошо выглядеть?
– Любовь к себе и застенчивость? Удивительно… Просто пытаюсь понять, как это сочетается в одном человеке?
– Как вера и любознательность. Нелюдимость и человеколюбие. Трудолюбие и гениальность. Тонкость натуры и твёрдость духа. Деликатность без мягкотелости. Аскетизм в быту – и этот тщательный уход за собой. Даже не знаю, как сказать… Наш Малыш необщительный – может за весь день не проронить ни слова, если к нему не обращаться. Но в трудную минуту, когда тебе нужна помощь, именно этот человек найдёт нужные слова. Подозреваю, что он смог бы рассказать о каждом из нас куда больше, чем мы о нём. При этом своё личное пространство оберегает ещё старательнее, чем ухаживает за собой.
– Даже от близких? От участников группы?
– Выходит, что так… – вздохнул Гром. – Наверное, мы не всегда были справедливы к нему. Посмеивались над его странностями, в действительности совершенно безобидными, не воспринимали всерьёз как личность. Считали слабостью то, что на самом деле было нежеланием демонстрировать силу. Даже его уникальный талант…
– Не был оценён по достоинству?
– Поклонники у него имелись всегда – даже персональные. Понимаете, таких, как он, действительно мало. Возможно, даже и вовсе нет. Но, в то же время, Малыш всегда держался так незаметно, что многим начало казаться – если он исчезнет, группа ничего не потеряет. А ведь это не соответствует действительности. Он мог несколько нот сыграть так, что это меняло смысловой оттенок всей композиции.
– Интересная картина вырисовывается… – доктор сделал несколько шагов по палате, остановившись, видимо, у окна. – Скажите, он вообще делился своими проблемами – хоть с кем-нибудь? Может быть, с вами?
– В последнее время – нет, – печально ответил Гром. – Хотя, думаю, в иные моменты нуждался в нашей поддержке.
– В чём же причина? Не умел сказать? Гордость не позволяла?
– Гордость – в смысле гордыня? Нет, этого в нём не было. Достоинство – да. Но то совсем другое… Не умел сказать… Сейчас ловлю себя на мысли: может, это мы не умели слушать? Поскорее бы он уже пришёл в себя…
– Это что-то изменит?
– Многое, доктор! – Гром произнёс это с такой убеждённостью, что к моему горлу подкатил горячий ком, но я не смог расплакаться – влага так и застряла где-то там, в груди. Он взял мою руку в свою, задержав её на некоторое время, и этот жест был полон неподдельного тепла, которое я ощутил физически, получив хоть какое-то облегчение.
