Мышуйские хроники (сборник) - страница 6

. Надписи, разумеется, исчезли без следа в течение ближайшей ночи. Сизый завелся и, потихоньку выскользнув из квартиры, когда родители уже спали, тщательно разрисовал стены с первого по восьмой этаж. На свой девятый не пошел, потому что намерен был дежурить возле росписей ночь напролет, а под собственной дверью сидеть не хотелось. Лозунги и абстрактные фигуры получились на этот раз еще эффектнее прежних, Сизый просто обязан был подкараулить поганца, упорно уничтожавшего эти произведения искусства. Но, видно, под утро паренька все-таки сморило, на каких-нибудь пятнадцать минут, не больше, и когда он пробудился от неудобной позы, стена перед ним была уже идеальной чистой. Вниз не стоило и ходить, но Леха все-таки спустился до самой внешней двери – ровной, чистой, нетронутой, плотно закрытой – и разозлился окончательно. «Перехитрил, проклятый чистильщик ! – кипел внутри Сизый. – Ну, держись, дружок, сейчас я такое изображу, что сюда телевидение приедет! Разрисую весь дом снаружи, насколько краски хватит!»

Выбежал горе-Пикассо на улицу, готовый к бою не на жизнь, а на смерть, да и замер как вкопанный, едва обернулся на родимый подъезд.

Его опередили. Прямо над дверью по кафельной стенке тянулась нереально четкая огненно-красная надпись: «ТОВАРИЩИ ЖИЛЬЦЫ! БУДЬТЕ АККУРАТНЫ И ВЗАИМНО ВЕЖЛИВЫ. СОБЛЮДАЙТЕ ЧИСТОТУ И ПОРЯДОК. СПАСИБО. ПОДЪЕЗД.»

«Что значит – подъезд? В каком это смысле – подъезд?» – недоумевал Сизый.

А рядом с ним, оказывается, уже стоял сосед – Парфен Семечкин, чудак-спортсмен из городской лыжной команды. Длинный, нескладный, сутуловатый, он близоруко щурился и выглядел совершенно растерянным. Леха иногда подумывал, что годам к тридцати тоже будет крутым спортсменом, его это по-настоящему прикалывало, вот только стремался юноша сделаться таким же горбатым и слепым.

– Вы что-нибудь понимаете, Парфен Геннадиевич? – дурея от собственной вежливости, поинтересовался Сизый.

– Ровным счетом ничего! – бросил Парфен уже на ходу, он спешил на работу.

Оставшись снова один, Сизый воровато огляделся и сладострастно залил густым слоем краски проклятую надпись, сделанную конкурирующей фирмой. Потом изо всех сил хлопнул дверью, в надежде разбить ее, и отправился домой спать.

Следующей выходила из подъезда жилица со второго этажа бабка Дуся по прозвищу Балкониха. Бабка эта днями напролет сидела на балконе, и зорко выхватывая взглядом интересные события, а чутким ухом ловя обрывки разговоров, формировала в голове целые штабеля компромата на всех соседей по микрорайону. При этом в свои семьдесят пять здоровье имела недюжинное и была одной из тех немногих, кто время от времени брался за уборку подъезда. Росписи на стенах ненавидела она люто, за Лехой Сизовым гонялась лично и не первый год, а для мытья стен применяла не только мыльную воду, но и всевозможные растворители.

– Опять каракули! – всплеснула руками Балкониха, уязвленная в самое сердце высоким классом исполнения богомерзкой надписи.

Мигом возвратилась домой за ведром, щеткой и тряпкой, даже стремянку вынести не поленилась и за дело взялась всерьез. Однако уже через полчаса выяснилось, что ни керосин, ни едкая щелочь, ни даже автомобильный электролит супротив ярко-красных букв бессильны, а за это время около подъезда собралась уже целая толпа. Вызвали и милицию, благо участковый дядя Гриня жил в соседнем подъезде. Одни Балкониху активно поддерживали. Другие – осуждали, третьи – потребовали вытащить за ушко, да на солнышко Сизого Пикассо – по мнению большинства, он был безусловным автором нового граффити, а значит он-то и владеет секретом краски. Но несчастный парень, едва успевший заснуть, был жалок, сразу во всем сознался и от обиды едва не плакал.