Таким образом, если в наших рассуждениях априоризм и эмпиризм совершенно равноправны в отношении чувства необходимости, то при объяснении чувства общезначимости априоризм терпит полное фиаско и вынужден уступить место эмпиризму. Но эмпиризм теперь будет претендовать на этот успех и в первой проблеме, где весы объективно равны, и мы полагаем, что тем самым сможем довести его до падения. Согласно приведенному выше описанию априорной теории, индивидуальная аксиома не будет непосредственно врожденной (мысль, совершенно невыносимая для эмпирика!); априорной будет только форма представления евклидова пространства, т.е. принуждение к локализации и объективации именно в евклидовом пространстве и необходимость всегда смотреть в соответствии с его соотношениями. Но даже последнее будет слишком далеко для эмпирика. И здесь он будет стараться обойтись минимумом априорного и как можно больше черпать из опыта. Этот минимум, как мне кажется, заключается в функции или принуждении вообще смотреть пространственно, т.е. воспринимать наши ощущения как пространственно обусловленные. Это не может происходить из опыта, поскольку ощущения (составляющие весь наш мир опыта) есть не что иное, как факты сознания, а сознание как таковое не является пространственным. Поэтому всякое переживание «вне-себя», всякое отношение к «вне-себе» было бы невозможно, если бы эта пространственная функция, эта принудительность не была изначально задана нашей психической организацией. Если бы она отсутствовала в человеке, то для него существовал бы только внутренний мир, но не было бы никакого внешнего мира, поскольку он был бы лишен возможности даже представить себе внешнее. Не существовало бы для него и его собственного тела, а только изменения его внутреннего состояния, в ходе которых он, возможно, обнаруживал бы закономерности, но которые ни в коей мере не давали бы ему повода умозаключать от них как следствий к внешним вещам или процессам как воздействующим причинам. Для него это имело бы смысл, как для медузы, выброшенной из моря на мост: она может испытывать сильные болевые ощущения, в ответ на которые происходят определенные движения ее организма, но она ничего не знает и не испытывает ни о мосте, ни о морских волнах. Таким образом, принуждение вынести определенные ощущения за пределы нашего сознания, придать им пространственный характер, посмотреть на них «вне нас», будь то в виде нашего тела или независимо стоящего напротив него объекта, должно быть чем-то априорным. Но не более того! Свойства и законы этого «вне нас», пространственности, мы познаем только в опыте. Только в процессе локализации и слияния наших ощущений, прежде всего впечатлений зрения и осязания (в том числе внутреннего), а также многообразных ощущений движения, в «вне-себя» для нас возникают индивидуальные отношения пространственного сосуществования. А значительно позже, абстрагируясь от всех различий в качестве того, что заполняет пространство, да! даже от его существования, мы приходим к чисто формальному представлению о пространстве, к простой пространственной форме. Само чистое евклидово пространство, как и вещи и процессы в пространстве, является для нас объектом опыта, природу и законы которого геометрия должна исследовать опытным путем, так же как естествознание должно исследовать его многообразное содержание. Единственное существенное отличие состоит в том, что последняя должна действовать индуктивно, в то время как геометр придерживается частного случая и возникающих в нем потребностей восприятия и, в силу весьма своеобразных рассматриваемых отношений, не может поступить иначе, как обобщить полученные в нем знания без лишних усилий. Этот эмпирический взгляд не требует никаких особых предположений относительно самости пространства. Как я показал в примечании 3
