– Так! Что рассиропился?! – гаркнул уполномоченный. – Давай показания по существу дела.
И я начал рассказывать, что первой Богородицу увидела Оля. Она позвала девочек, а они – нас с Виташкой. Что сначала мы им не поверили, говоря, что не может быть никакого чуда, но они смотрели и утверждали все, что видят! Тогда и я вышел и стал всматриваться. И действительно, по указанному девочками направлению увидел вдалеке фигуру, сидящую с распростёртыми руками. И пусть лица не было возможно различить, ибо неясно, но я точно знал, и все мы знали, что перед нами Божья Матерь, а на коленях у неё Богомладенец Иисус Христос. Вокруг был свет. И жаль, что такое явление видели только мы, что взрослых никого не было и из квартир никто не выходил.
– Что ты мелешь?! – взревел уполномоченный.
– Чево? – не понял я, что не так.
Бескашин подбежал ко мне, больно ухватил за ухо и с силой потянул вверх:
– Я же сказал – не чевокать! Сказал! Я тебе уши оборву, малец! Сознавайся, кто из попов надоумил?! Я вашу шайку-лейку выведу на чистую воду! Кого в психушку, кого на Мхи отправлю!
Прооравшись, Бескашин уселся обратно.
От всего этого у меня разболелась голова, ухо здорово жгло, на глазах выступили слёзы. Было очень обидно, что мне не верят, а что ещё говорить, я и не знал.
Я вытер слёзы рукавом и продолжил:
– …Дня через три после этого к нам домой приходил священник, расспросил, записал, после него приходили какие-то двое, тоже спрашивали, записывали. Раньше ни священника, ни других приходивших никогда не видывал. При опросе они не упрашивали говорить под их диктовку и не учили показывать, записывали только то, что я говорил. Больше показать ничего не могу.
Уполномоченный вскочил, будто ошпаренный, подбежал ко мне, пнул со всей силы по стулу (я чуть не упал) и заорал мне в лицо:
– Опять двадцать пять! Даже слушать тошно!
Потом он резко развернулся, подошёл к ведру, схватил тряпку, смочил, сложил её пополам и начал неистово хлестать о кирпичную стену. Я вздрогнул, перепугался до смерти и онемел. Бескашин бил о стену тряпкой и орал:
– Будешь говорить правду! Как миленький заговоришь!
Мне показалось, что уполномоченный сошёл с ума. Приходин закурил папиросу и улыбнулся, в комнате сделалось душно и нечем дышать. Я закашлял. Бескашин бросил тряпку, повернулся ко мне и громче обычного крикнул:
– Товарищ Приходин, приведите его в чувство! – Сам тут же схватил ведро и выплеснул всю воду на пол.
На следующий день вечером мы, как обычно, встретились у дома Перешневых. Галчонок посмотрела мне в глаза и спросила:
– Как ты, Серёж?
– Альму жалко.
– И нам жалко. А сам? Сильно болит?
– Ухо-то? Пустяки.
– И всё?
– Чево?
– Тебя же так били вчера! Мы с Юлей думали, зашибли совсем. Думали, убьют и всё одно своего добьются.
– Не-е-е, не били меня! Напугали до чёртиков только.
– Но мы же слышали через стенку, как били. И водой ещё окатывали. И потом этот, как его…
– Бескашин, – подсказала Юля.
– Ага! Точно, Бескашин! Вот он сказал, что крепкий был малец, поупирался, поупирался, но и не таких ломали – спёкся. Сказал, что ты всё как на духу…
– А я как на духу и есть, что мы вместе видели, то и рассказал. А вы что? Мне про вас уполномоченный тоже говорил. Тебя же, Вить, первого с сёстрами допрашивали?
– Мы с сёстрами тоже – как было, – начал рассказывать Витька. – Что играли у нашего дома. И вот, кажется, Ольга Зеленина первая крикнула, что видит это диво-чудо, и показала пальцем на небо. Когда я самолично увидел облик из облаков, похожий на икону Божией Матери, тут же побежал за папашкой. На следующий день пришёл священник, через день ещё два. Но никакого влияния на показания под диктовку не было, ни с кем из приходивших я не знаком и не родственник. Умственно больным никогда не был.
