– Идем. – Бросает Вадим, не глядя на меня, и выходит из кабинета.
Следую за ним по коридору и вдруг в тупике, где коридор раздваивается на две ветки, останавливаюсь. Прямо передо мной стоит большой кулер с почти полной двадцатилитровой бутылью воды. Пока я стою и удивленно хмурюсь, к кулеру подходит молодой человек, с мобильным телефоном у уха и нажимает на краник с холодной водой. Он что-то раздраженно говорит в трубку и отворачивает голову, но палец с крана не убирает, и вода продолжает течь в небольшой пластиковый стаканчик. Я смотрю как вода, наполнив стакан, начинает выливаться через край и ошеломленно распахиваю глаза. Наконец мужчина поворачивает голову к кулеру и убирает свой палец. Как ни в чем не бывало берет переполненный стакан и подносит ко рту, расплескивая драгоценные капли по пути, и отходит.
– Агата. – Слышу из-за угла голос Вадима и дергаюсь. Временный шок отступает, и я чувствую, как от злости сжимается моя челюсть.
Ситуация критическая, значит? А я ведь, кажется, даже прониклась, и как будто бы совершенно добровольно захотела помочь в расследовании. Ну и дура. Чувствую, как мои ноги уже готовы развернуться и нести меня прочь из этого здания, но из-за угла появляется Вадим, смотрит на меня вопросительно, не понимая, что меня задержало, и моя челюсть сжимается сильнее, так что слышится скрип зубов.
Перемена в моем настроении не укрывается от Вадима. Он подходит ближе. Я задираю голову и складываю руки на груди.
– В чем дело? – Недовольно хмурится Вадим.
– Не похоже, чтобы вы сильно страдали… – Отзываюсь, кивая головой на злосчастный кулер.
Вадим оборачивается, бросает взгляд на кулер и хмыкает.
– Нас обеспечивает государство…
– Ну конечно… – Язвительно бросаю я, прерывая его пояснения. – Элита… Вам все ни по чем. Война, эпидемия, голод. Что бы не происходило снаружи…
– Агата. – Теперь уже Вадим прерывает поток моих возмущений. – Прекрати нести чепуху. Мы – не элита. Мы – простые солдаты. И ты теперь с нами… Так что возьми себя в руки. Соберись. И давай займемся делом. Хочешь пить – попей. Хочешь возмущаться – оставь это на потом.
Сдвигаю брови, глядя на Вадима исподлобья.
Я не хочу пить и не хочу возмущаться. Все, чего я хочу – это свобода. Я хочу сбежать. Но сбежавших солдат называют дезертирами и отправляют под трибунал.
Я не могу сбежать.
Я теперь с ними…
Мотаю головой, будто стряхивая с себя злость, и следую за Вадимом.
Захожу в комнату для допросов, и слышу, как за спиной захлопывается дверь. Помещение выглядит мрачно: темно серые стены, большое зеркало на одной из них, и посредине комнаты прямоугольный металлический стол и четыре стула по двум сторонам от него.
Вадим подталкивает меня в спину, и подведя к столу, нажимает на мои плечи, усаживая на один из стульев. Сам же идет к двери, которую я не сразу заметила- это не та дверь, в которую мы вошли, и открыв ее, что-то кому-то негромко говорит. Возвращается к столу и садится рядом со мной. Через минуту дверь снова открывается и в комнату вводят мужчину. Того самого, что неискренне улыбался мне на фотографии. Я узнаю черты его лица, но не могу не отметить произошедшие с ним изменения: осунувшееся иссохшееся лицо, почти черные мешки под глазами, брови, сдвинутые на переносицу, поникшие плечи. С заведенными назад руками, скованными наручниками, он медленной шаркающей походкой, ссутулившись, будто на его плечах тяжкий груз, подходит к столу и опускается на стул.
