С того момента, как я понял, что всегда для отца буду «номер два». Как и для всего клана, собственно, но на всех остальных мне было плевать глубоко и надолго – лишь вожак, который заходил в детские перед сном, и рассказывал о чести и достоинстве, был для меня негласным авторитетом.
В нем я всегда видел силу. Не то, чтоб перед нами он ее как-то особо демонстрировал. Просто на каких-то инстинктах и голом чутье я с радостью преклонял колено, не испытывая никакого позора внутри. Но отец и клан всегда больше переживали за Димитра – первенец, наследник, будущий правитель – его больше тренировали, обучали, с его мнением и рассудительностью считались, позволяя участвовать в спорах.
А я – лишь «младший», чьи заслуги хвалили, но никогда не воспринимали серьезно. Хоть я и ни разу – ни единого разу – не проиграл в соревнованиях с Димитром. И даже просто признать его авторитет не могу, и лидерство над нами всеми – тоже.
Вот почему так бесится мой брат. И если раньше все списывали на время и мою вспыльчивость, то теперь это становилось проблей.
– Отец выражает свою радость тому, что у нас здесь все хорошо. Он гордится, что мы первые, кто поступил в академию – и впредь хочет сделать это доброй традицией.
– Конечно, это ведь ты предложил.
– А ты считаешь, что я не прав? – Лицо Димитра вытягивается, а брови сходятся к центру, – нам давно пора выходить за пределы стаи, и впитывать в себя обычаи других. Плюс ко всему только здесь мы сможем научиться…
– Ой, избавь меня от объяснений! Я слышал это сто раз, и уж одно то, что я здесь, доказывает, что я согласен. Дальше-то что?
Димитр сжимает губы, поправляет пряди, откидывая их назад – и продолжает, устало поглядывая на письмо.
– Также отец пишет что с нетерпением ждет нашего обращение. По срокам оно должно случиться не позднее, чем к концу года. Понимаешь?
– Мы сегодня соревнуемся, объясняя друг другу очевидное? Тогда вот тебе факт – белобрысые ведьмы идиотки. Твоя очередь.
– Вик! Я серьезно – на меня возложена цель донести до твоей глупой башки, что скоро обращение – а значит, я вступаю в ряд вожаков! И твое фырканье, и неуважение будет считаться оскорблением! Достаточно очевидные вещи, или тебе еще раз повторить?!
Димитр уже не спокоен и собран, а с каким-то надрывным недовольством развернулся ко мне. Дышит глубоко и часто – свидетельство того, как он нервничает. Но я старательно избегаю его взгляда – пронзительного, отцовского – и в ответ лишь прикрываю свои, серые, цвета глаз нашей матери.
– Чего ты разошелся? Обратишься, станешь достойным – тогда я и преклоню колено, и с радостью признаю в тебе своего вожака. В чем проблема?
– В том, что если ты этого не сделаешь, нам придется биться. А это совсем лишнее внутри одной семьи, где право наследования вполне себе четкое, и не нуждающееся в подтверждении. Или ты хочешь на мое место?
Я резко сажусь, сам не понимая, отчего внезапно зачесались кулаки, в весь загривок электризуется, поднимая волоски дыбом. Меня бесит эта фраза – и моего зверя тоже, а как справиться с этим, я пока не представляю.
– На твое место, дорого братец, я не метил никогда, – рычу, и Димитр хмурится еще сильнее, стараясь просчитать мои реакции, – мне до фени ваши внутренние распределения, а еще больше насрать, кто станет следующим после отца. Главное – чтоб он был достойным.
– А я, по-твоему – не достоин?
Димитр вскидывает подбородок, а чуть отвожу взгляд, потому что понимаю – достоин. Он благороден, честен, сдержан, великолепно обучен и силен. А еще умеет руководствоваться рассудком и сдерживаться эмоции, чего я бываю напрочь лишен.
