– Понравилось, – усмехнулась Ирина и затеребила оборку на диванной подушке.
– Вообще-то всем нравится, – подхватил разговор Рузов. – Я с кем там только не был, никто не жаловался.
– То есть ты, Мишка, в этой загородной харчевне завсегдатай? – легко уколола мужа Машенька и заговорщицки подмигнула дочери.
– Не факт, что завсегдатай, но подхват есть, – не заметив подвоха, проглотил наживку Рузов и заторопился. – Могу позвонить, предупредить, чтобы кролика запекли. Ты, Ирка, как к кролику относишься?
– Мне все равно, – отмахнулась от отца Ирина, не переставая наблюдать за матерью.
– А ты? – больше для приличия поинтересовался у жены Миша, пытаясь скрыть раздражение. – Есть какие-нибудь пожелания?
– Нет, – поджала губы Машенька, легко представившая своего мужа в компании с любой из тех, чьи фотографии хранились теперь и в ее телефоне. – Полагаюсь на твой вкус, любимый.
– И я, – поддержала мать Ирина, пока не заметившая проскакивающих между родителями искр.
– Тогда поехали, – буркнул Рузов и вышел первым, не оборачиваясь.
– Не обращай внимания, – зачем-то предупредила дочь Маша и поспешила следом. – Папа нервничает.
– Из-за меня? – наивно предположила Ирина.
– Нет, – снова сглупила Машенька. – Из-за телефона.
– Серьезная причина, – хмыкнула Ира и остановилась. – Слушай, мам, мне кажется, это ты зря затеяла.
– Что?
– Это вот воссоединение. Знаешь, бабушка мне сказала, разбитую чашку как ни склеивай, трещину все равно видно.
– А твоя бабушка не сказала тебе, что битая посуда дольше служит? Или, например, больное дерево дольше скрипит?
Ира промолчала.
– Все можно исправить, Ируська. Главное – хотеть.
– Но ведь не все же зависит от человека!
– Все! – не согласилась с дочерью Маша. – Уж поверь мне!
«Тебе?» – мысленно возмутилась Ирина, но вслух ничего не сказала, пожалела, хотя еще вчера была готова обвинять мать во всех смертных грехах. Отец не вызывал у нее таких чувств, на него она просто злилась, по-женски признавая заложенную природой склонность к полигамии. Ира даже была готова к тому, что он еще женится и у нее появятся братья или сестры. Но ничего подобного, с ее точки зрения, в жизни матери произойти уже в принципе не могло: маленькая, абсолютно, как она считала, некрасивая, с гармошкой морщин на высоком лбу, с пошлыми белокурыми кудельками… Сорок четыре года! А ведь когда-то она казалась ей красавицей.
«Куда же все делось?!» – изумилась Ирина и остановилась в растерянности. Чувство, которое она испытывала сейчас к собственной матери, не было похоже на обыкновенную жалость, не много в нем было и от женской солидарности, легко сводимой к известной формуле: «Все мужики – сволочи». И Ирине неожиданно захотелось притянуть Машеньку к себе для того, чтобы на ощупь проверить, все ли у нее цело, а потом, убедившись в том, что это так, накрыть ее пуленепробиваемым стеклянным куполом с табличкой «Руками не трогать!».
Допустить мысль, что нечто подобное по отношению к ней самой когда-то испытывала и Маша, Ира не могла. В освоении новых чувств мы всегда ощущаем себя первооткрывателями, эгоистично считая, что только нам доступна эта гамма высоких переживаний. Но и в этом есть свой тайный умысел. Не будь такой уверенности в человеке, он никогда не встал бы на путь настоящей любви к ближнему, обращающей недостатки в достоинства, существующей вопреки здравому смыслу, лишенной рационального начала. Такая любовь не живет в одиночку, ее всегда сопровождает страх, подталкивающий к самопожертвованию ради близких и заставляющий ценить каждое мгновение жизни. «Ты без меня пропадешь», – думают родители, держа за руку своего ребенка. «И вы без меня пропадете», – через какое-то время вторит он им, даже не замечая, что произошла та самая, ключевая перемена мест, отвечающая непоколебимой логике жизненного процесса, когда одно поколение уступает дорогу другому.
