– Ой, прости, пожалуйста, мне…
Матвей двумя пальцами оттянул «пораженную» ткань и принялся на нее дуть.
– Я пойду, все узнаю у начальника, ты извини, что так вышло… – пятясь в узком проходе между рабочим столом и креслом-мешком, лежавшим под массивной круглой колонной, Паня зацепил его ногой и резко извернулся, чуть не упав в его объятия. В спине, в области таза, что-то хрустнуло и тут же заболело скрипящей ноющей болью, но Паня, подгоняемый стыдом, только слегка согнулся и быстро зашагал к лифту. Матвей продолжал дуть, коллеги продолжали работать.
Начальник – не совсем точное определение для того человека, к которому пришел Паня. Начальник – это злой мужик с головогрудью вместо головы и груди, с волосенками вместо волос и Бигмаком вместо сердца. Он низкий и пузатый, но его жировую прослойку обеспечивают не дворцовые деликатесы – рульки, стейки и баварское пиво, а, скорее, грудки «Петелинка» и пиво, у которого немецкое только название. Начальник – это пингвин, но не королевский, в чьей полноте – стать, слегка прикрытая фраком. Это пингвин, чьи ласты не стали крыльями собственного мини-джета, пингвин, не превозмогший силу притяжения денежной стихией. Перед Паней, поднявшимся на четырнадцатый этаж офисного здания, в котором он работал уже второй год, сидел не начальник – руководитель, потому что он даже и не сидел, зажатый скрипучими липкими подлокотниками, а стоял, уставившись в большое панорамное окно. Денис Львович. Для Пани – просто Дэн. Приятный мужчина тридцати двух лет, в черном пиджаке и белой футболке под ним. На ногах у него были белые кроссовки, что в зародыше удушало всяческие коннотации с представителями сообщества клерков ранней компьютерной эпохи. Они с Паней нередко зависали на корпоративах и временами – не то чтобы часто – пересекались в столовой. Точнее, в кафетерии – столовые там же, где и начальники. Но нельзя сказать, что они дружили. Паня боялся показаться – и другим, и Денису, и самому себе – единственным инициатором дружбы, поэтому, как только он видел, что Денис смотрит куда-то за него, тут же прощался (Боже упаси, если не первым) и уходил по мнимым делам.
Паня вошел в кабинет со стуком, но без разрешения с той стороны. Впрочем, посмотрев на Дениса, он подумал, что ответа бы все равно не дождался. Хоть он и заявил о себе довольно выразительно, – тяжело дыша и переминаясь с ноги на ногу, – Денис, если и заметил его присутствие, никак этого не показывал. Пользуясь случаем, Паня решил отдышаться и прийти в себя.
На одной из матовых стеклянных стен кабинета висела пробковая доска, а на ней, среди пестрых стикеров-напоминалок и таблиц, – замысловатый коллаж. Фоном служила бело-красная афиша праздничного ивента, проходившего в офисе, по случаю дня защитника Отечества. Такой неуместный национальный код. Все вроде должны сидеть на солнечной лужайке в креслах мешках и с маками на коленках, или на крайняк – в цветастых комнатах, словно бы изначально планировавшихся как детские, а тут этот запашок потных шинелей и полевой кухни…
«Но было хорошо» – вспоминал Паня. – «Аппараты для попкорна и сахарной ваты, большая сцена, где играли группы сотрудников, короткий рабочий день…»
Но афишу Паня узнал только потому, что у него у самого была такая – у Дэна она вся была расчерчена маркером под кирпичную кладку. Посередине этой кирпичной стены, вырезанный из бумаги, на клее висел Нео из «Матрицы» – но и его можно было узнать с трудом, лишь по коронному обратному наклону туловища, в котором он уворачивался от пуль. Плащ же его, видимо, переболевший тем же, чем Майкл Джексон, из черного стал белым и теперь до смешного напоминал белогвардейский китель. На ногах у Нео были вэнсы с классическим шашечным узором, вырезанные, по-видимому, из каталога и своими несуразно огромными размерами напоминавшие клоунские башмаки. Кроме того, сам Нео был лысый.
