Со слов своего начальника, Олега Яковлевича, сослуживца Августа, я составил примерную картину их общего прошлого – они побывали в переделках, из которых большинство их друзей так и не выбралось. Приняли участие в двух локальных конфликтах. Эти журналистские эвфемизмы собьют с толку кого угодно. Их еще называют миротворческими операциями, что звучит совсем уж кощунственно. Им было по девятнадцать, когда они впервые попали в зону боевых действий – совсем еще мальчишки. На немногочисленных черно-белых любительских фотографиях той поры запечатлены присяга – крайне торжественные юные лица, готовые хоть сейчас встать на защиту своей родины; мальчишки, непринужденно и гордо позирующие с оружием в руках; и несколько снимков уже военной поры – настороженные позы, усталость в глазах, размытые лица, поднятые вверх дула автоматов. Я не знаю, как им удалось пройти через этот ад; но одной войной их генералы не ограничились, и спустя год они оказались на другом конце страны, на самой границе, и вновь вынуждены были рисковать жизнями.
Я понимаю, почему Август не любит вспоминать это время, никогда не говорит о годах службы и старается не встречаться с теми, с кем ему пришлось пройти через эти испытания. Ему слишком тяжело. На его месте я бы тоже постарался забыть обо всем. Он общается только с одним своим другом – Олегом. Узы, которые их связывают, гораздо крепче родственных. Август потерял родного брата, но приобрел другого – брата по оружию.
Я не знаю, что меня привело на работу именно в то место, которым руководил друг Августа. Случайность? Предопределенность? Интуиция? Что было бы, зайди я в другое здание или другой офис? Но я подчинился порыву – и в итоге оказался там. Сразу попал на собеседование к начальнику – он лично принимал участие в подборе кадров. Сложно сказать, что именно побудило его взять меня на работу, без опыта, рекомендаций, образования. Позже он как-то обмолвился, что я напомнил ему друга – и решил рискнуть. Потом Август сам вышел на него и попросил приглядеть за мной.
Иногда обстоятельства складываются таким фантастическим образом, что невозможно не поверить в судьбу.
Но я продолжаю упорствовать и отрицать факты подобных мистических совпадений. Никогда не любил, когда речь заходила о влиянии неких тайных сил на наши решения. Я не суеверен, не религиозен и предпочитаю думать, что смерть – это действительно конец, а не начало чего-то другого – цикла перерождений или загробной жизни. Это жирная точка, за которой больше ничего нет. Мне приятнее осознавать, что моя жизнь – в моих собственных руках. И что я сам несу ответственность за свои слова и поступки.
Поэтому так трудно принять историю о своем появлении на свет, которую рассказал Август. И о том, как он вернул меня обратно. Все это никак не вяжется с моей картиной мира, в котором все имеет рациональное объяснение.
Может, именно этот внутренний конфликт не дает мне вспомнить то, что происходило в те два месяца, которые выпали. Что-то в сознании блокирует эти воспоминания – и это ощущение порой настолько мучительно, что вгоняет в отчаяние.
Август вдруг поворачивается в мою сторону:
– Чем ты собираешься заняться?
– Сейчас?
– Нет, я имею в виду – в жизни.
– С чего вдруг ты спросил? – я удивлен.
– Просто тебе сегодня двадцать пять. Пора устраивать свою судьбу.
– Не знаю, честно. Мне нужно разобраться в себе, а потом уже строить планы.
