История. Она на всех одна.
Но каждый видит только то, что хочет,
что выгодно, что не достать со дна
(не донырнуть). И страстный почерк прочит
забвение, венчающее смерть.
Зачем нам знать, что правых нет и битых,
что зло с добром, как зеркало с лицом.
И кто кому на самом деле корчит
какие роли, кто кого венцом
или колечком нимба наделяет?
Чем лучше бить, началом иль концом,
ведь что из них есть что – никто не знает.
Порой мне кажется, что серое пятно
умеет думать. Масса, как одно
живое существо. И, с точки зренья массы,
пусть черепашьим ходом – миг за век —
добро и зло меняются местами.
И полумесяцы становятся крестами,
кресты растут до сатанинских звезд.
Чревоугодия сменяются на пост,
а пост на тост. Священными местами
меняется буддистский храм любви
с аскетами; рубцуют до крови себя плетьми
по обнаженным спинам.
И вновь отец соперничает с сыном
за первенство. И кто ж из них первей?
Тот был вчера, а этот стал сегодня.
Кто впереди? И если преисподня
страшнее неба, то зачем пути,
из праха начинаясь, в нем же вянут…
И вечный поиск признаков души,
напутствие: ступай и не греши,
и тяжесть черепа на руку оперши,
в сомнениях теряться не устанут,
как мячик теннисный, пока не канет в аут,
за ту черту, где правды нет и лжи.
За ту мечту, где будут хороши
и ласковы встречающие предки?
Невыносимее, чем жить в грудинной клетке,
помыслить о бессмертии людском.
Тут пульса стук сродни секундной стрелке,
таинственней летающей тарелки
удары рифмы по роялю вен.
Календари, долготы и широты —
когда бы Моцарт положил на ноты,
сорвались бы с линеек и орбит.
И прошлое Иванушкой из лука
пустилось бы в неведомую даль.
И хронологий круговая скука
развеялась как пьяная печаль.
Нет ничего в божественном порядке
загадочного. Мы играем в прятки
и видим прошлое линованным в квадрат.
На будущее хмуримся сердито,
так, словно там яйцо с иглой зарыто.
Конец ознакомительного фрагмента.
