Марфа получала вести о событиях в Кремле от всякого, кто появлялся в Слободе. Вскоре послала сына в усадьбу к купцу Мартынову передать для мужа послание:
– Держаться подальше от Слободы и Кремля, блюсти напускную важность своему заданию, пока в Москве все не утихнет.
Тихон обернулся за пару дней. Сообщил, что батюшке знамо творимое в Кремле, и он понимает пагубность происходящего. Для пущей важности выставил у второго лабаза купца Мартынова засаду, якобы, там ждет еще второго нападения разбойников.
Пахом нашел слова и сумел убедить купца Мартынова в неминуемости нового нападения воровской ватаги. Купцу сначала не очень хотелось кормить шесть ртов, но потерять хранимое в лабазе оказалось страшнее убытков по содержанию стрельцов. В специально оборудованном помещении аккуратным образом были сложены мешки с пшеницей, рожью, ячменем и гречкой. Вдоль стен разложены растения, отпугивающие грызунов. Товар ожидал своего покупателя. Весной цены на жито подскакивали и держались высокими до нового урожая. После первого грабежа купец, посчитав убытки, заплакал горькими слезами. Второй пагубный случай грозил сказаться на его здоровье.
Коробков хотел только одного, чтобы в Кремле поскорее закончились бунташные выходки. Он понимал, что самое страшное в жизни стрельца – отстаивать с оружием в руках интересы одних русских людей против таких же по крови. Проживая в усадьбе купца Мартынова, он стоически относился к скудной еде и ночлегу на сеновале в дырявом сарае.
Внешне Пахом проявлял рвение схватить воровскую тать за руку, внутренне понимал, что злоумышленникам давно известно об их стоянии по ночам.
В один из дней под самый вечер посыльный от Мартынова велел Пахому немедля прибыть к хозяину. Стрелец обтер пучком травы сапоги и пошел к особняку. В столовой зале за накрытым столом восседал сам Мартынов Аристарх Львович и его неизвестный стрельцу гость. Мужчина был неимоверных размеров в ширину, сидел спиной к дверям и его зад явно не помещался на резном стуле. Хозяин, увидев вошедшего стрельца, обратился к гостю такими словами:
– Вот он мой страж амбаров. Глянь, Ляксей Ляксеич, какая стать! Даром, что слуга государев!
Гость нехотя повернул голову, но короткая и толстая шея не поместила Коробкова в его обзор. Тогда толстяк развернул своим задом стул, который жалобно затрещал под чрезмерным весом, и уставил свои выпученные глаза на Пахома:
– Ну, что, служба! Долго еще бунташничать намерены? Царствовать, голытьба вы рваная, захотелось?
– Ошибаешься, Ляксей Ляксеич, – вмешался Мартынов, – мои стрельцы в государевы дела не лезут. Безвылазно служат тут уже третью неделю. Берегут меня, мою семью и добро.
– Смею заметить, – не выдержал Коробков, – не стережем мы, а воровскую ватагу ловим.
– Гляди-ка, Аристарх, осмелели как! Тебе перечат! Ты их кормишь, поишь, содержишь и никакого уважения! Вот и говорю, что надо их всех к ногтю. Главного полковника Софьюшка уже казнила. И таких как этот твой богатырь надобно усмирить!
– Ладно тебе, Ляксей Ляксеич, чего разволновался? Ты же для дела хотел разговор с Пахомом затеять.
– И то верно, про дело чуть не забыл. Мне, Пахомий, надобно обоз в три телеги, груженые зерном сопроводить от Владимира до сюда. Моя усадьба в Алтуфьево. Подряди своих молодцов, о цене сговоримся.
– Верно Аристарх Львович отметил, слуги мы государевы. Стало быть, не сами себе хозяева. Вам к нашему полковнику Салтыкову надобно идти. Даст приказ, и мы завсегда, без всякой оплаты, – молвил Пахом, глядя в потолок.
