– Обещаю, – вздохнул Вадим с облегчением.
Не успела Мила переступить порог своей квартиры, как раздался телефонный звонок.
– Где тебя носит? – послышался Элькин голос. – Весь вечер звоню.
– В ресторане была, – засмеялась Мила.
– Да ну? С Вадиком? – догадалась Элька. – Ну и что, что? В ее голосе было нетерпеливое любопытство.
– Да ничего! Выпили вина, посидели.
– И все? – Элька была разочарована.
– Ну, хоть целовались? – с надеждой спросила Элька.
– Что я, больная? Сразу вот так, – обиделась Мила.
– Ну, о чем хоть говорили-то? – голос Эльки потускнел.
– Да так, всякое.
– Ну, а вообще, как он тебе?
– Да знаешь, Эль, мне его жалко. Хороший, умненький мальчик. Из хорошей семьи, воспитанный…
– Еще бы! – перебила Элька. – Ты знаешь, его сам Брежнев маленького на руках держал. Дед чуть не маршалом был.
– Странная ты, Эль! Ну причем тут дед? Какая разница, кто был тот, кто другой? Я про Вадика говорю.
– И я про него, – не смутилась Элька. – А чегой-то тебе его жалко? У него, слава Богу, дом – полное счастье. Через год окончит институт, папа на любую престижную работу определит.
– Не сомневаюсь! – ответила Мила. – Может быть, у него и все есть, только нет главного.
– Чего это? – удивилась Элька.
– Нормальной семьи. Мать где-то там, отец – один, здесь. Парень вроде как сам по себе. Ни любви, ни ласки.
– Вот ты и дай ему эту любовь и ласку, – засмеялась Элька.
– Да нет у меня к нему ничего, кроме жалости, – разозлилась Мила. – Ну не воспринимаю я его всерьез.
– Ну и дура ж ты, Милка! Такой парень! Да тебе полгорода уже завидует, а ты нос воротишь. Не хочу даже с тобой разговаривать…
В трубке несколько секунд сопел и пыхтел Элькин голос, потом она сказала просительно:
– Ну, ты хоть не спеши. Не пори горячку. Сама говоришь, парня жалко. Да и все равно у тебя другого-то сейчас нет.
– Обещаю, – весело сказала Мила.
– То-то, – похвалила Элька. – Уж, по-крайней мере, с Вадиком не стыдно на людях показаться. Это не твой бывший, у которого все на публику. В магазин зайдет – деньгами трясет, шумит, всех на уши поставит.
– Ладно, Эль! Уже поздно, завтра договорим.
Мила не любила, когда говорили об Андрее, тем более плохо, Что было, то прошло. Как говорит отец: «De mortus aut bene, aut nihil4».
Мила умылась, почистила зубы, поставила будильник на семь, добралась до подушки, и как в бездну провалился в глубокий сон.
Машину они продали за два миллиона рублей, что приблизительно соответствовало двумстам тысячам тех денег, за которые они ее покупали. Наиболее привлекательным Виталию Юрьевичу показался банк Менатеп, хотя у него в голове как-то сразу возникла ассоциация с «Бутеноп» из Козьмы Пруткова:
Марш вперед! Ура Россия!
Лишь амбиция была б!
Брали форты не такие
Бутеноп и Глазенап!
Название было на слуху, да и само помещение банка вызывало доверие. Кругом мрамор, золотом блестит медь начищенных дверных ручек, дорогая офисная мебель, компьютеры на столах банковских работников – все солидно, в отличие от сберкасс, куда Виталий Юрьевич деньги категорически нести не хотел. Сберкасса для него была прожорливым чудовищем с ненасытной пастью. В эту пасть уже провалились сбережения покойной матери Виталия Юрьевича: шесть тысяч, которые она копила полжизни, откладывая помалу и отказывая себе в необходимом. Это были деньги «на черный день», на похороны, на старость. Шесть тысяч по тем временам – это без малого двухкомнатная кооперативная квартира или новая машина. Одну тысячу, правда, Виталию Юрьевичу государство позволило получить на похороны. Но эта тысяча уже была по стоимости совсем никакая и, чтобы похоронить мать, ему пришлось добавить еще две тысячи.
