Как бы то ни было, сейчас уже поздно справляться, потому что Оскар, глядя в окно, начинает рассказывать:
– В фильмах ужасов, знаешь, часто звонят телефоны, которые выключены из розетки, или у которых села батарея, ну, такое всё невозможное, но, как мне кажется, гораздо страшнее те вещи, которые действительно могут происходить. И, собственно, происходят.
– Один мой знакомый работал на телефоне доверия, – говорит Оскар, и почему-то Варваре кажется, что он уже рассказывал эту историю и, может даже, не раз. Или, по крайней мере, не единожды прокручивал её в голове. – Ну, только это не такой колл-центр как в кино, когда вас тридцать человек и вы сидите в огромном помещении, отделённые друг от друга пластиковыми перегородками, и делаете общее дело, а обычная районная бюджетная организация со всеми вытекающими.
Варвара за свою карьеру успела поработать и в районном, и в бюджетном, так что да, она понимает.
– Маленькая комнатка в обшарпанном офисном здании, в шесть часов все соседи по этажу – или лучше сказать по этажам? – встают и уходят, а ты оставайся, сиди до восьми вечера, пока не придёт твоя сменщица. График такой: с восьми до восьми, две смены в ночь, потом два выходных, потом две смены в день.
Ну, у такого графика, думает Варвара, определённо есть свои плюсы. Режим, конечно, сбивается по самое не хочу, но зато у тебя есть свободные дни для, например, походов по больницам, или управляющим компаниям, или налоговым, или любым другим взрослым делам, для которых тебе приходится отпрашиваться с работы, если ты вкалываешь в режиме с девяти до шести (с восьми до пяти, с десяти до семи) пять дней в неделю.
Оскар взмахивает рукой.
– К графику, конечно, потом привыкаешь, но ко всему остальному сложно привыкнуть. Люди звонят самые разные: у одних происходит одно, у других другое, но почти всегда что одно, что другое – такой ад, который нарочно и не придумаешь.
О да. Варвара столько лет в журналистике, она прекрасно понимает, о чём он. Жизнь иногда подкидывает такие сюжеты, что любой писатель сначала бы отдал всё на свете за то, чтобы о таком написать, а потом просто удавился б от зависти – потому что сам не сумел такое придумать.
И читатели тоже удавились бы. Но уже от тоски.
– Кругозор, конечно, оно весьма расширяет. Пока так не поработаешь, и не подозреваешь, насколько у тебя всё хорошо, а у всех остальных – плохо.
Не очень верная философия, если кого-то интересует варварино мнение.
Да, дети в Африке голодают, а у кого-то нет ни крыши над головой, ни надежды на лучшее, но игнорировать собственные проблемы и беды, считая их ерундой только потому, что кому-то может быть ещё хуже, это просто неправильно. Ни к чему хорошему такая стратегия не приводит, просто не может. Чем больше ты запихиваешь свои проблемы в себя, чем сильнее ты отмахиваешься от них, отказываясь считать их значительными и значимыми, отказывая себе в праве быть не в порядке, тем сногсшибательней будет эффект. В плохом сногсшибательном смысле.
Мы имеем право чувствовать боль. И грусть, и тоску, и одиночество. У нас есть право на слёзы. И если что-то нас ранит, если мы из-за чего-то страдаем, значит, есть на то свои причины и поводы, свои основания.
Сейчас, впрочем, не время для лекций «позволь себе чувствовать и не пытайся обесценить свою проблему тем, что кому-то там хуже». Сейчас – время (отчаянно хотеть целоваться) слушать истории Оскара.
