…По всему театру боевых действий воюют два поколения Магдебургов: дети Трофима – Василий, Константин, Яков, Павел, Григорий, его внуки, про старшего из которых, Бориса, написал в своих воспоминаниях однополчанин, стрелок 24-й Сибирской роты, и записки эти обрываются на Варшавских позициях…
9
Река Нева, октябрь 1915
Из кухни новой квартиры на Канонерке виден был двор-колодец, узкий, гулкий, унизанный изнутри рядами мутных окон, за которыми внимательный наблюдатель мог различить горшки, кастрюли, бледные пятна женских лиц. Если стоять у самой арки, перекрытой воротами с кованым узором, задрав голову и придерживая рукой картуз – или шляпку, то кажется, что этих окон и этих лиц так много, и что они обступают тебя, кружатся над тобой, как морок. Газовый рожок бросал конус зеленоватого света, выхватывая из сизых петербургских сумерек двери черного хода, каменные ступеньки и мощеный булыжником двор. Ни деревца, ни куста. Только пятна грязновато-желтого мха по краю гранитного цоколя и малокровные росточки, пробившиеся у подножия дома. Над мансардой шестого этажа, над скошенной жестяной крышей парит шпиль многоярусной колокольни Покровской церкви.
Шурочка вынула из холодной кладовки бутылку шампанского, которую хранила еще с лучших, до запрета на продажу алкоголя, времен и берегла для особого случая. Вот и дождалась – мужа выписали из госпиталя. Прихрамывает, опирается – и как элегантно! – на трость с набалдашником из слоновой кости, невредимый, веселый, родной. Шурочка суетится, вместе с кудлатой Марфушей расставляет на кружевной – сама вязала! – скатерти нехитрые угощения. Никаких особых разносолов достать не удалось: перебои с продуктами в Петрограде начались еще с зимы, даже хлеб не каждый день купишь без долгих очередей – «хвостов», как окрестили их питерские остроумцы. К нечастой теперь семейной встрече что-то наскребли по сусекам, что-то выменяли, что-то выстояли. Апельсины и виноград из Елисеевского – Саше поправляться надо – принесли Женя с Мишей. Пирожные и печенье к чаю – Шурочке ломать голову нужды нет: Александра Людвиговна – известная мастерица, и меренги печет, и шарлотки, и мазурки с изюмом и миндалем! – пальчики оближешь.
Александра Людвиговна Долинская вместе с младшим сыном Сашей уже месяц как поселилась у брата Михаила, на Гатчинской.
10
Северо-Западный фронт, река Вилья, август 1915
Начальство пресекало слухи, что город скоро сдадут. Так уж у нас повелось, однако: чем увереннее начальство отрицает, тем шире ползут тревожные разговоры.
Один за другим закрывались в Вильно банки, казенные учреждения, телеграф. Частным лицам билеты на вокзале не выдавали. Те, у кого были деньги, нанимали подводы и ехали до ближайшей станции, верстах в 60–70 от города, там билеты можно было купить свободно. Александре Людвиговне, вдове полковника Долинского, удалось в эвакуационном пункте достать пропуска на выезд для себя и сына.
Извозчик с трудом пробирался по улицам, усеянным соломенной трухой, наталкиваясь на обозы, груженые мебелью, покрытые брезентом двуколки с флагом Красного Креста, подолгу замирал на перекрестках, пропуская отряды солдат, двигающиеся к линии фронта. Коляска то резко останавливалась, то снова срывалась с места, и Саша брякался затылком об обитую подраной кожей стенку. У Соборной площади стали намертво: толпа народа окружила церковь, с которой через пролом, пробитый в стене, снимали колокол. Александра Людвиговна всхлипнула и перекрестилась: Матка Боска Ченстоховска, да что же это делается! Повернули на соседнюю улицу, там грузили на подводы обмотанный мешками и веревками памятник Муравьеву. Ухватившись за узел с зимним пальто и валенками, Саша изо всех сил вытягивал шею, чтобы из-за широкой спины извозчика видеть, как мечется, бежит куда-то, прячется перепуганный город. Самому-то ему совсем не было страшно: они едут в Петербург, там живет его старший брат Женя! Женя Долинский – моряк, он плавает на большом корабле с красивыми белыми парусами, у него есть настоящий кортик и он никому не даст Сашу в обиду!
