– Ты хорошо держалась, дорогая. – Он поднял её вуаль с лица наверх, чтобы видеть её глаза. – Не надо только обвинять меня в нечестности. Такие обвинения я слишком близко принимаю к сердцу. Если бы ты была мужчиной, я бы тебе этого не простил, но ты – женщина, моя женщина, тем более в такой день. Я прощу тебе это, но больше подобного я слышать не хочу. Понятно?
Ания опешила. Ничего себе. Теперь ей придётся взвешивать каждое слово?
– Я не хотела вас обидеть, – прошептала, глядя на него снизу вверх, – но… но вы сами должны понимать меня… – Барон в это время расстёгивал пуговицы котарди – камзола, расшитого золотыми и серебряными нитями. Внимательно смотрел ей в лицо, приподняв седые брови, слушал, что ещё она собиралась сказать. – Вы же понимаете меня… вы же знаете, что я против… Как вы могли? Как вы можете? О, Господи…
Барон слушал её, а сам неторопливо, с основательностью снимал с неё вуаль, барбет – ленту через подбородок и вимпл – платок, закрывающий шею, вытаскивал одну за другой длинные шпильки из волос.
– Вы не можете так поступать со мной. Вы же знаете… Вы же сами видите, что мы слишком разные… Мы не можем быть вместе. Эта свадьба – это ошибка… Умоляю вас, – она поймала его руку, поднесла к губам, целуя, – прошу вас… Не надо… Оставьте меня… Умоляю…
Он освободил ладонь из её рук, улыбнулся одной стороной губ.
– Что-то я не понимаю тебя, дорогая моя жена. Чего ты хочешь? Чтобы я отказался от этого брака? Поздно. Всё уже сделано. Я – твой муж, а ты – моя жена. Что тут может быть не понятного?
– Но я не хочу быть вашей женой! – Она чуть повысила тон голоса.
– Но ты уже – моя жена! – Он тоже повысил голос, и в нём появилось незнакомое ей до этого раздражение, показывающее, что барон подошёл к грани терпения.
– Но вы годитесь мне в отцы, а не в мужья!
Видимо, многие уже говорили или намекали ему на это за все эти дни, потому что барон потерял последние капли терпения. Принялся дрожащими пальцами расстёгивать на ней обе пуговицы расшитого праздничного сюрко – жилетки. Сорвал её, швырнул на пол, принялся рвать пуговицы котарди. От его рывков Анию буквально покачивало на слабеющих ногах, она хрипло и тяжело дышала от волнения происходящего. Шептала чуть слышно:
– Не надо… умоляю… прошу вас… Милорд… не надо… не трогайте меня… умоляю… милорд…
Но барон не слушал её, рывком рвал на ней шнуровку киртла – платья, взяв за ворот, дёрнул его вниз, с плечей, оставляя свою молодую жену в одной белоснежной рубашке до пола.
Ания тут же закрылась руками, обняв себя за плечи, словно стояла голой перед мужчиной. Русые волосы посыпались, когда она склонила голову, сверкая в свете свечей, заструились по груди, рукам. Барон даже невольно залюбовался своей молодой женой. Девочка. Его девочка.
Он толкнул её на кровать, сам наклонился и снял с её ног туфли, сорвал тонкие чулки. Ания, хрипло дыша, смотрела на него огромными глазами, потом, опираясь на локти, поползла на спине от края кровати, прочь от своего мужа. Шепнула:
– Не трогайте меня…
Барон поймал её за лодыжки и дёрнул на себя, зло шепча ей в ответ:
– Хватит! Если ты думаешь, что я люблю подобные игры – ты ошибаешься, глубоко ошибаешься…
– Это не игры… Отпустите меня!
Он навалился на неё, прижимая руки за запястья слева и справа от головы, зашептал в лицо, сверкая чёрными глазами:
– Я знаю, ты из монастыря… Это хорошо… Я могу быть уверен, что буду у тебя первым…
