– А в Ниттори боги такие же?
– В Гакке я слышал, что они поклоняются богине Света, но помимо нее, у них множество мелких духов, населяющих каждый предмет, место. Пожалуй, все…
Рука Алекса настойчиво продолжала свой путь от внешней стороны бедра к внутренней, а затем выше и выше. Я напряглась, догадываясь, что последует дальше, но ошиблась.
– Ты мне правда покажешь что-нибудь в Хорсе? Папа столько рассказывал об их стене, построенной от кочевников, о храмах, о горах…
– Обязательно, – кивнул Алекс, прикрывая глаза. Но руку с бедра не убрал. – И Гондаг с его каналами, и корабли, и… Дарлайн, поцелуй меня.
– Что? – спросила, опешив от неожиданности. – Это обязательно? – и вдруг осеклась. Ну как я могла задать такой вопрос?
– Нет, – ответил муж. – Но мне было бы приятно.
– Только поцеловать? – уточнила с некоторой опаской.
– Угу.
– Ладно. – В конце концов, пора привыкать к этому.
Я убрала расческу и наклонилась к «спящему» мужчине, чтобы поцеловать его в уголок губ. А рука Алекса вдруг переместилась с моего бедра на талию и крепко прижала меня. Я охнула. А мужчина сделал резкое движение, переворачиваясь. Теперь я оказалась под ним.
– Попалась? – улыбнулся Алекс, а затем поцеловал мою шею.
По телу немедленно пробежала трепетная волна. А внутри что-то связалось тугим узлом.
– Ты все еще боишься, – сказал Алекс, становясь серьезным. – Даже несмотря на то, что все было. Даже несмотря на то, что твое тело отзывается на мои прикосновения. Почему? Расскажи мне, Дарлайн, – он провел свободной рукой по моим волосам, оттянул одну прядь и стал медленно наматывать ее на палец, внимательно рассматривая. – Я имею право знать.
Конечно, имеет! Вот только я всегда тяжело шла на откровения, предпочитая держать мысли и чувства при себе. Алекс гладил меня по голове, легко целовал мочки ушей, подбородок, шею. Отогреваясь в тепле его прикосновений, я решила, что, пожалуй, пора изменять своим привычкам.
Воспоминания, едва заметив приоткрывшуюся дверь, поспешили выбраться на свободу. Вначале блеклые, они неторопливо набирали краски, разворачивались, пробуждая, казалось, давно забытые эмоции.
Я будто вернулась в тот ясный солнечный день, наполненный голосами птиц, шелестом листвы и… криком. Вновь услышала шепот отца: «Все будет хорошо! Все должно быть хорошо, правда?».
Я ничего не ответила, лишь кивнула. Папа прав, все должно быть хорошо. При родах не умирают… почти никогда. Почти. С нашей семьей это не может произойти. Наверное.
А потом вдруг стало тихо. Так тихо, что мне показалось, как я слышу стук папиного сердца. Вот оно колотится, колотится, замирает… мое замирает вместе с ним.
«Почему такая тишина?» – думаю, хотя в глубине души знаю ответ. Все закончилось, не успев начаться.
Вышедшая из комнаты повитуха попросила папу войти. Я же никак не могла заставить себя подняться и последовать за ним, видя в приоткрытую дверь кровать, с которой бессильно свисала женская рука.
Я выбежала на улицу и побрела в сторону сада. Меня окружали зной, благоухание, краски лета, пленявшие взор. Это ошибка. Наверняка это ошибка! Мы просто неправильно поняли. Наверное, маме надо было отдохнуть. Трагедии происходят только в мрачные дни, когда хлещет дождь или воет вьюга, но не в такие! Нет! Я с надеждой посмотрела на дом, расположенный между раскидистыми ясенями и дубами. Но даже глядя на черные окна, внутри меня тлел огонек, поддерживавший слабую веру в чудо. Когда я вернулась, слуги уже закрыли зеркала тканью, рассматривая которую я поняла, что чуда не будет. Огонек погас.
