День показался долгим, а резкая его смена на вечер совершенно сбила с толку. По небу, как по грязной от бензина луже, бегали разноцветные полосы. Солнце скрывалось за синеватыми тучами и уходило за горизонт. Чем темнее становилось, тем ближе ко мне была эта девочка. Она боялась темноты больше, чем того, что в этой темноте могло спрятаться. Это нормально для ребёнка, а Алиса лучше других знала, что может таить в себе тень.
Заправку мы пропустили и решили не останавливаться. Она была совсем ржавая, и огромные рваные отверстия в её стенах были похожи на язвы и нарывы на больной коже. Пахло отвратно даже в нескольких десятках метров от неё. Скорее всего, там разлагались тела, и я даже не захотела проверять, так ли это. Алиса и взглядом не удостоила эту гнусную могилу. Девочка приблизилась и взяла меня за руку. Я ощутила, как она стала тянуть нас обеих вперёд. Пришлось из последних сил ускорить шаг, чтобы хоть как-то поспевать за ее темпом.
Мы не нашли ни одного дома или заправки, но набрели на уазик, одиноко стоявший на обочине, передними фарами уставившись в лес. Из открытого бачка не пахло бензином, и это значит, что его давно опустошили. Внутри были изорванные, но по большей части целые сидения. Мы расстелили на них спальники и улеглись валетом.
Алиса ёрзала в попытках уснуть. Я, закрыв глаза, массировала её разгорячённые ноги. Когда пульсация в её стопах немного пропала, она перестала стонать и уснула, свесив одну руку вниз. Окна запотели, и мне пришлось немного их приоткрыть, чтобы наше присутствие не было столь очевидным снаружи. Я отложила ноги Алисы в сторону и перевернулась на бок. Кровь от раны немного оттекла, что принесло немалое облегчение.
Мне приснился опять этот сон. Я в квартире родителей, но не могу понять, я такая же взрослая или опять ребёнок? Не могу нигде найти свет, переключатели просто не работают, и мне страшно. Здесь темно и никого вокруг. Из моей комнаты, которая только во снах является в том виде, в котором её запомнило моё подсознание, доносятся несколько голосов. Они зовут меня по имени, но я не знаю, кто это кличет на самом деле. Несмотря на дрожь и ужас, бреду во тьму на зов и останавливаюсь у самого порога. Голоса становятся громче, но кроме имени ничего не разобрать. Когда появляется ощущение, что кто-то очень старый шепчет мне на ухо, я вытягиваю руки вперёд и бегу наугад. Я просыпаюсь от того, что тыкаюсь во что-то лицом.
Два дня мы шли с короткими остановками. Я даже не сверялась с картой так часто, как делала это раньше. Дорога не извивалась, а серой полосой тянулась сквозь холмы и леса. Цивилизация осталась далеко позади, и кроме размеченной дороги под ногами ничто не напоминало о старом мире.
Мне трудно дались эти дни. Алиса со мной почти не разговаривала. Это было на неё не похоже. Обычно день, максимум два, она могла обижаться, но потом сама, пуская слезы, пыталась мириться. Я никогда в этом не отказывала, и лишь принимала в тёплые объятия плачущую девочку. Но не в этот раз. Алисино лицо было словно восковым, и даже если она и испытывала эмоции, то прятала их глубоко внутри. Я ощущала себя чужой в такие моменты, и если придираться к кровной связи, то таковой я и была. Как же много времени потребовалось, чтобы она перестала обращаться ко мне словом «тётя». Прошло несколько лет, прежде чем Алиса сначала стала называть меня по имени, а потом и «мама». Для меня это очень много значило, да и до сих пор много значит. Я протянула к плечу Алисы руку, но та отдёрнулась, лишь завидев боковым зрением чужие пальцы.
