Вникая в суть моих подсудных строк.
Потом он встал и, голосом играя,
Сказал, как будто вышил по канве:
«Живёте вы в индустриальном крае,
А пишите, простите, о траве.
Отмечу сразу – так сейчас не пишет
И самый начинающий поэт.
Ведь в том, что ветер море трав колышет,
Ни образа, ни мыслей новых нет.
В стихах на пустяках ваш взгляд рассеян.
Нет доменных печей в тени ветвей.
Припомните, что говорил Есенин:
«Воспой поэт, что крепче и живей…»
Сказал редактор. Всё до точки вышил.
И посмотрел задумчиво на дверь.
Я рукопись забрал и с нею вышел,
Увы, в неметаллический апрель.
Весь свет,
священным гневом переполнясь,
Он травами, как я словами, крыл.
И был он ослепительней, чем образ,
О коем мне редактор говорил.
Я шёл по зеленеющей аллее.
Шёл, торопясь за мыслями поспеть:
Мол, печь – она, действительно, живее,
И нет причины, чтоб её не петь.
Мол, печь – она и впрямь травы покрепче,
И не травой сильна сегодня Русь.
Приду домой и сразу же за печи —
Плоды цивилизации возьмусь.
Так думал я. А сердце – сердце ныло:
Увы, стихи о травах не издать.
И я вот с этой думою унылой
Решил письмо потомкам написать.
О том, что трудно в век индустриальный
Пробить стихи о травах и душе,
Что у меня на случай идеальный
И маленькой надежды нет уже.
О том, чтоб знали дальние потомки,
Что по вине стальных редакторов
Писательские полнились котомки
Излишним гулом домен, тракторов.
И что Борис Ефремов, сын России,
На этом индустрийном вираже
Хотел писать о силе индустрии,
А получались песни о душе.
