Она кивает с довольным видом:
– Все хорошо. Он ее назначил. У тебя завтра есть важные дела в редакции?
Я пожимаю плечами:
– Ты начальница, тебе лучше знать.
– Значит, нет. Эта затея важнее.
– Да что за затея-то? Ты такая вся внезапная, противоречивая вся…
Марина показывает мне язык и спрыгивает с подоконника, чтобы отправиться к холодильнику и освежить содержимое своего бокала:
– Затея крутая и прекрасная. Ты знаешь, как давно я искала для нашего журнала какой-то возможности засветиться – в смысле пиара – в каком-то небанальном месте? В чем-то, что не связано с модой и прочими очевидными вещами?
Мне ли не знать… Это одна из ее идей фикс. Я киваю – мол, продолжай, не томи.
– Ну так вот – похоже, у нас есть отличный шанс. Большой готовит постановку какого-то супермодного и страшно смелого балета, специально для них написанного неким модным авангардистом из Питера, который собираются после премьеры здесь отправить обменным образом в Париж – прямиком на сцену Гранд-опера. Это большое дело – государственные деньги, великое культурное значение и все такое. Серхио наш – как звезда музыкальной критики – очень во все это вовлечен. Даже не спрашивай меня, почему и как, меньше знаешь – лучше спишь. И можешь ли ты себе представить, что у них имеются проблемы с двумя вещами: с глянцевым информационным спонсором и еще некоторые – с художественным оформлением. С разработкой стиля, короче. Серхио устроил так, что мы, скорее всего, сможем к этому примазаться. И встреча у нас с людьми, которые там всем заправляют и принимают нужные решения. Вуаля!
По моей спине пробегает холодок. Я смотрю на нее с сомнением:
– Марина, я, конечно, сильно верю в себя и в свой великий талант, но постановкой балетов я заниматься не готов.
Она весело ерошит мне волосы – будто они еще недостаточно лохматые:
– Дурачок. Никто не требует, чтобы ты ставил балеты. Просто ты – ну мы как журнал Alfa Male – чуток проконсультируем их арт-директора, внесем в балетные ряды струю современной моды и высокого глянцевого стиля, сделаем неземной красоты съемку – наши модели среди балерунов и, наоборот, сделаем выставку к премьере в Москве и в Париже, получим пиар – и станем героями глянца.
Всего-то делов – начать и кончить.
– Почему мне кажется, что ты все несколько упрощаешь?
Она разводит руками:
– Потому что ты меня хорошо знаешь? Да ладно тебе, не ворчи. У страха глаза велики – ты сам не заметишь, как оно у тебя все легко и прекрасно выйдет.
На губах у нее триумфальная, победоносная улыбка. И я, несмотря на весь свой немалый ужас перед теми перспективами, которые она мне нарисовала, не могу ей ничего возразить. Во-первых, потому, что есть планеты и спутники, и ежели моя планета чего-то решила, то мне остается только сходить с орбиты вместе с ней. Во-вторых, потому, что когда глаза ее вот так сияют и она вся светится таким энтузиазмом, надо вовсе сердца не иметь, чтобы ее расстроить. В-третьих – потому, что описанная ею история и в самом деле, судя по всему, интересна. Будет чем заняться, кроме журнальной рутины.
Будет кем себя почувствовать, кроме как подчиненным, который крутит роман с начальницей и живет у нее в квартире.
Я ухмыляюсь:
– Мне стоило знать, что с вами, ребята, не соскучишься. Но когда я облажаюсь, и выйдет ужасная гадость, и международная критика меня проклянет, и пиар для нашего модного листка получится сугубо негативный… Тогда я оставляю за собой право сказать: «Я тебя предупреждал!»
