– Я довольно аккуратно в жизни своей уведомился, как простому человеку… – начинает Михаил Иваныч вслед барчуку; но в этот момент раздается выстрел, крик разлетающихся галок и лай собак.
– Эх, ума-то нагулял! – иронически шепчет Михаил Иваныч, качая головою: – Сколько, чай, – хребтов на эдакую-то тетерю пошло?.. Прок!
– Были у Синицына? – возвращаясь с убитой галкой, спрашивает барчук.
– Был-с.
Михаил Иваныч говорит с сердцем, но старается скрыть это.
– Афиш не было-с, разобраны! – продолжал он.
– Что ж в городе?
– На столбу объявлено воздухоплавание слона… в «Эрмитаже». Рубь за вход.
– Чорт знает что такое!
– Во всех Европах одобряли монархи, – прибавляет Михаил Иваныч, не скрывая негодования и как бы говоря в то же время: «стоишь ли ты слона-то смотреть?»
По уходе барчука на траве остается мертвая птица. Михаил Иванович смотрит на нее и говорит:
– Вот это господское дело!.. Хлопнул – и пошел. А ружье кто ему выработал?
Достаточно такого случая, чтобы все соображения Михаила Иваныча об участи простого человека поднялись целым роем. Через пять минут по уходе барчука его уже можно встретить в кабаке перед целовальником.
– Не беспокой!.. Оставь меня! – умоляет целовальник, с трудом приподнимая тяжелую голову, покойно лежавшую на локтях. – Не абеспокоивай меня!
– До-ку-уда-а? – надседается Михаил Иваныч. – Докуда бедному человеку разутым ходить? Что на него работали, сколько денег на него дуром пошло?..
– Михайло! – вскрикивает целовальник. – Какие мои слова?
– Ха, ха, ха! – грохочут через несколько минут на мельнице. – Кормили, поили яво, а он – в галку?
– Д-да-а, брат!.. Кабы ежели бы он отдал… – Держи карман – отдал!.. Хо, хо, хо…
У Михаила Иваныча так много накипело в груди, что никакой слушатель не в состоянии выслушать всего, что он желал сказать. Это обстоятельство служит, причиной, что все считают его чудаком, который почему-то злится толкуя о какой-то галке или о ружье, С другой стороны, постоянная насмешка всех, от барчука до приказчика, и отсутствие достаточно внимательных слушателей заставляет его чувствовать себя совершенно одиноким, покинутым. Михаил Иваныч, у которого на уме одна мысль, что с открытием чугунки ему совершенно необходимо съездить в Петербург, вдруг начинает беспокоиться, что чугунка уж открыта и ушла без него. В таком случае, если бы у него и не было поручений от барчука, он выпрашивал беговые дрожки и ехал в город.
Часу в восьмом утра дрожки его торопливо мелькают по березовой аллее, пролегающей мимо церкви и поповских домов. Михаил Иваныч, подкрепленный свежестью и блеском летнего утра, весело похлестывает лошадь и весело смотрит вперед, не обращая внимания на то, что какой-то краснобай кричит ему:
– Ушла?.. В ночь ушла!.. ха, ха, ха!
Эта насмешка заставляет его поспешней добраться до холма, с высоты которого открывается вид на город, изобилующий золотыми крестами, красными и зелеными крышами. Картина эта не останавливает его внимания – он смотрит левей, где видна желтоватая насыпь дороги, недостроенный вокзал и толпы людей с тачками…
«А ведь, пожалуй, и ушла!» – думает он и быстро подкатывает к вокзалу.
– Что ребята, не ушла машина? – адресуется он к рабочим на лесах.
– Нет еще!..
– Ай не обладили?
– Облаживаем.
– Ладьте, ребята!.. Ладьте, матушки… Проворней!
Так как Михаилу Иванычу всегда остается очень много времени, то он позволяет себе шажком объехать вокзал, оглядывает его и говорит:
