– Твоя взяла. Останови это, – попросила я вечером следующего дня.
– Что именно? – усмехнулся Молотов, деловито откладывая в сторону очки.
– Ты знаешь. Не надо давать делу ход. Это лишнее.
– Он пытался отнять мое. Думаешь, я должен вот так это оставить?
– Мот не знал, что я – твое… – сиплю, утыкаясь взглядом в пол. – Он думал… Он был уверен, что я свободна.
– Зачем же ты врала мальчику? Теперь у него вон сколько неприятностей. Нехорошая Яся.
– Ты можешь все отыграть.
– Для чего мне это делать?
– Потому что я тебя об этом прошу.
Меня колбасит и трясет. Бросает от одной эмоции к совершенно ей противоположной. Мне хочется забиться в угол и выть, потому что я не понимаю, за что мне все это!
– Попроси лучше, Ясенька. Ты же знаешь, тебе я все прощу. Иди ко мне. Я тут понял, что пиздец как по тебе соскучился.
Пряжка ремня звенит ровно в такт моим рвущимся со свистом нервам. Хочется, срывая горло, орать – ну за что ты так со мной? За что, мать его?! Я же для тебя все что угодно… Я сколько лет тебя одного ждала! Ты же сам не хотел… Ты же сам других трахал! Ну что ж ты со мной – как с собакой на привязи, Игорь?
Но мне нельзя. Нельзя скандалить. Мне нужно остановить все происходящее, пока делу не дали ход. И поэтому я послушно опускаюсь к Молотову на колени. Прохожусь, как ему нравится, коготками чуть выше белоснежного воротничка.
– Я тоже виноват, Ясь. Замотался в последний год, да? Не уделял тебе внимания. Знаю. Исправлюсь. Ну, ты чего ревешь?
Потому что ты ломаешь меня. И понимаешь это. Ты, сука, понимаешь! И все равно ломаешь. Ядовитая, Игорь, твоя любовь.
– Глупенькая моя, скучала, да? Мальчишку этого завела, чтобы привлечь внимание? Получилось, – смеется, лаская мою грудь.
– Конечно, – подставляюсь, чтобы Молотову было удобнее. Он сжимает зубами сосок, а пальцами проникает под трусики. Я закатываю глаза. – Т-ты же все про меня знаешь. Это все мои игры. Отпусти парня, Игорь. Он ни при чем. – Отвожу его руки и, опустившись на стоящий колом член, несколько раз с силой его сжимаю мышцами. – Пообещай!
– Еще! – рычит.
– Пообещай, что его отпустят.
– Черт с тобой! Двигайся! – Задницу обжигает шлепок. От облегчения тело обмякает, и я повисаю на Молотове безвольной тряпкой. У Мота все будет хорошо. Все хорошо, цена не имеет значения. – Две палки, и кончила? Молокосос не справлялся? – Бурчу что-то невнятное. Игорь довольно фыркает. Кусает меня за ухо, вколачиваясь снизу, как отбойный молоток: – Вот глупая ты баба, Яська. Знаешь ведь, что на моем хуе твое место, а все равно ищешь что-то… Вот скажи, ты под ним так стонала?
– Вообще-то это ты подо мной. – От его движений у меня клацают зубы, но я все равно хочу хоть так его осадить. Хоть так! Терять мне уже нечего. Внутри – дыра с обугленными краями. Выжженная непролитыми слезами, как кислотой. Чего плачу, спрашивается, кого оплакиваю? Ту женщину, которой мне уже никогда не стать?
Я плачу, да. В душе обливаюсь слезами! А Молотов, напротив, откидывает темноволосую голову и ржет. Ему смешно. На шее вздуваются жилы, проступают толстые вены. Перед глазами проносятся картинки, как я резко опускаюсь и рву его глотку зубами.
– Ну, трахаю-то тебя я.
Он заканчивает в два болючих рывка. Я повисаю на нем безвольной сломанной птицей. А Игорь ласково водит по моим плечам и голове ладонями и дрожит, дрожит... А как дрожь стихает, сбрасывает меня с колен и, застегивая ширинку, негромко замечает:
