Дальше всё пошло по прежнему сценарию. Костя докладывал суть бизнес-плана, Серёга Воронин давал пояснения по расчётам. Сценарий был прежний, а Папарот другой, его как будто подменили. Бесноватый, злобный орущий мерзавец превратился в старого доброго Андрюху, которого Костя знал двенадцать лет назад, который был предельно конструктивен и доброжелателен, слушал очень внимательно, задавал толковые уточняющие вопросы, иногда шутил, весьма удачно и к месту.
Обсуждение бизнес-плана заняло минут двадцать. Приняли решение в отсутствие кредитных денег идти на тысячу двести голов дойного стада, плюс шлейф, разумеется, но при этом коммуникации и инфраструктуру делать сразу под две тысячи четыреста и докупить у фермеров ещё земли, чтобы потом, в случае получения кредита или изменения конъюнктуры, можно было быстро и с меньшими затратами развернуться. Папарот, как и Костя, был уверен, что дешеветь земля точно не будет, и рисков в этом не усматривал.
Бюджет расходов на год утвердили быстро, и Овечкин тут же получил указание открыть финансирование. Остальные принесённые Костей документы тоже проскочили без особых замечаний. Остался последний вопрос – система мотивации. Костя достал из папочки свою записку и протянул по экземпляру Андрею и Овечкину. Папарот записку не взял, резко встал из-за стола, вышел на середину кабинета и весело сказал:
– Так, на сегодня всё. Извините, ребята, опаздываю, ждут в правительстве, всё остальное потом.
Воронин и Овечкин быстро собрали бумаги, попрощались и двинулись к выходу. Костя, продолжая сидеть за столом, сказал:
– Андрей, у меня к тебе ещё пара слов.
Воронин с Овечкиным вышли. Папарот дружелюбно улыбнулся и спросил:
– Ну, что у тебя?
При этом к Косте не подошёл, а, наоборот, двинулся в сторону приёмной, Костя вынужден был встать и пойти следом. Догнав Андрея у выхода из кабинета, поймал его взгляд и сказал:
– Андрей, в прошлый раз ты меня оскорбил.
– Да ладно, перестань, какие оскорбления?! Мы же о бизнесе разговаривали.
– Нет, Андрей, я не о бизнесе. В прошлый раз ты оскорбил моё человеческое достоинство.
– А, ну вот мы с тобой по этому поводу и выпьем как-нибудь водки, там, на усадьбе, на берегу пруда.
Папарот широко улыбнулся, дружески хлопнул Костю по плечу и выскользнул в приёмную. Костя вынужден был выйти следом. Андрей деловито давал своим секретарям какие-то указания. Костя попрощался, махнул рукой сидящему в холле Овечкину, прошёл во двор к машине, сел за руль, закурил и спросил сам себя:
– Интересно, блядь, это можно расценивать как извинения и сожаление или нет?
Ясно было одно: на большее Андрюшина гордыня ему пойти не даст. С одной стороны, поведение и слова можно было бы зачесть как извинения, а с другой стороны, мучили сомнения: уж больно это было похоже на хитрый маневр. Папароту определённо было невыгодно допускать Костин уход, а в случае непогашения конфликта уход был неизбежен, Костин характер Андрей знал давно. Прямых и ясных извинений от него ждать точно не следовало. Гордыня у Папарота и раньше временами зашкаливала, проскакивали проявления мании величия, а после десятка лет в руководстве огромнейшей государственной монополией, похоже, победила его окончательно. Как говорится, «Я князь тьмы! Всем сосать!»
Понимание ситуации было полным и ясным, но легче от этого не становилось. Надо было либо уговорить себя и принять папаротовский пассаж как извинения, либо, проявив твёрдость, послать всё в жопу и отваливать. На грустные мысли наводило и то, что Андрюша опять увернулся от обсуждения системы мотивации.
