Над Родиной, над бездной - страница 5



на окошке твоём герань.
Там, где мать не проспит забот,
а жена не уснёт вовек.
Там… где небо готовит брод
для таких же, как ты, калек…
1988–1998

Из жизни певцов

Мой голос тих в пучине ора,
Среди поющих – хрипловат…
Недавно выгнали из хора —
Я снова в чём-то виноват,
Не дотянул какой-то ноты,
Когда «бродяга в лодку сел»…
Но я же плакал, идиоты!
Я плакал – значит, тоже пел.
Но умолкают лицемеры,
Когда, войдя в недетский раж,
Ору я в храме «Символ веры»,
Хриплю, сбиваясь, «Отче наш»…
И, подходя к известной Чаше,
Я смутно думаю о том,
Что не нужны мне песни ваши,
Их не поют перед Судом.
Но я и там молчать не стану,
Не зря прошёл и Крым, и рым.
«Прости мя, Отче!» – громко гряну
Охрипшим шёпотом своим…
2015

Свободы!

Не хочу – так и Бог не поможет!
Век не прожит, а вечное гложет,
и бумага от правды бела.
Я и сам ей обсыпан, как мельник,
но молчу, безъязыкий отшельник,
над холодной равниной стола.
Это что же? Болезнь или скука?
Все заходят без слова, без стука,
накурили, украли – и прочь…
А вокруг – тишина из гранита,
и в постели твоей, неприкрыта,
чья-то падшая пьяная дочь.
А за стенами – стоны и храпы,
тянет сон свои липкие лапы
и, смеясь, задувает глаза.
Все отваги охвачены дрожью.
Все бумаги оплачены ложью,
и в камине трещат образа.
Мы захватаны, словно страницы,
нас читали от каждой ресницы
до следов на проклятой земле.
И под мутным стеклом небосвода,
позабыв, что такое свобода,
мы горды тайниками в столе.
И себе, как другому сословью,
задолжали слезами и кровью
и, губами едва шевеля,
что-то силимся вспомнить из песен…
А за окнами снежная плесень,
полуправда шута-февраля.
1977

Арбат

Костюмчик вроде бы изысканный,
но лик измучен, как борзая.
Штанина правая обрызгана,
а левая, как смерть, косая.
Там, на углу, где «Бутербродная»,
в кругу друзей и святотатства,
клеймит душа твоя безродная
пороки мира и арбатства.
Усердствует гитара бренная,
не греет пальтецо из плюша,
и ластится к ногам смиренная
географическая суша.
На этой улице заезженной,
как шутка с непечатной фразой,
ты непростительно изнеженный
и незаконно синеглазый.
Как жаль, что ты продался массово
надзору форменного хама,
ведь ты красив, как проза Гамсуна
или как песня Вальсингама…
1987

Слава богу

Ничего, что ночь меня тревожит, —
слава богу, стражник не треножит
и на месте мятый кошелёк.
Я шагаю, ох как я шагаю,
из шагов я жизнь свою слагаю,
слава богу, путь мой недалёк…
Я расстался с прежними врагами,
я прошёл неслышными шагами
по тропе, по шаткому мостку
над землёй, над шумным водопадом,
я с собой сражался, словно с гадом,
прижимая правую к виску…
Ничего, что плоть моя устала,
а душа из тяжкого металла
тянет вниз, заносит за края,
это всё проходит, слава богу…
Ничего, что я забыл дорогу.
Бездорожье – родина моя.

Преддверие войны

Ветры веют ото всех сторон,
Люди ходят в жёлтом и чужом.
Сумрак взвился клочьями ворон —
Ангел полоснул его ножом.
Город заворочался в бреду.
Зарыдали мальчики во сне.
Потемнели яблоки в саду —
Это мир готовится к войне.
Это мы, железо и кирза,
Встанем неприступною стеной.
Это нас швырнут, как образа,
В пыль и в грязь, в огонь и в перегной.
Это мы седлаем жеребцов,
Прогреваем танков дизеля.
Предстоит сведение концов
В точке абсолютного нуля.

Походная жизнь Трофимова

Памяти Серёжи Евсеева

Болеет сердце. Я здоров как бык.
Молчит душа, свирепствует свобода.
Я прочитал семьсот священных книг,
когда, как все, вернулся из похода.
А что ждало ушедшего в поход?
Пещера ли без дна? Даль океана?