– Еще бы! – уныло проговорил я. – Да где ее возьмешь?
Он опять походил немного.
– Видите ли, Андрей Николаевич… Есть тут одна… особа…
– Если важная, то она не станет позировать.
– Нет, не важная, очень неважная. Но. . очень, очень большое имею я при этом «но».
– Да какие тут «но», Сергей Васильевич? Если вы не шутите?
– Шучу, шучу, этого нельзя…
– Сергей Васильевич… – сказал я умоляющим тоном.
– Послушайте, что я вам скажу. Знаете, что я ценю в вас? – начал он, остановившись передо мной. – Мы с вами почти ровесники, я старше года на два. Но я изжил и переиспытал столько, сколько вам придется изжить и переиспытать, вероятно, еще в десять лет. Я не чистый человек, злой и… развратный (он резко отчеканил это слово). Есть многие развратнее меня, но я считаю себя виновнее. Я ненавижу себя за то, что не могу быть таким чистым, каким бы я хотел быть… как вы, например.
– О каком разврате и о какой чистоте говорите вы? – спросил я.
– Я называю вещи их собственными именами. Я часто завидую вам, вашему спокойствию и чистой совести; я завидую тому, что у вас есть… Ну, да это все равно! Нельзя и нельзя! – перебил он сам себя злым голосом. – Не будем говорить об этом.
– Если нельзя, то хоть объясните, что или кто у меня есть? – спросил я.
– Ничего… Никого… Да, впрочем, я скажу: сестра ваша, Софья Михайловна. Ведь она сестра не очень близкая по родству?
– Троюродная, – отвечал я.
– Да, троюродная. Она ваша невеста, – сказал он утвердительным голосом.
– Вы почему знаете? – воскликнул я.
– Знаю. Догадывался сначала, а теперь знаю. Узнал от матери, недавно она мне писала, – а она там как-то… Разве в губернском городе не все известно всем? Ведь правда? Невеста?
– Ну, положим.
– И с детства? Родители решили?
– Да, родители решили. Сначала для меня это было шуткой, а теперь я вижу, что так оно, кажется, и будет. Я не хотел, чтобы это сделалось известным кому-нибудь, но не особенно горюю, что это узнали вы.
– Я завидую тому, что у вас есть невеста, – тихо сказал он, устремив глаза куда-то вдаль, и глубоко вздохнул.
– Не ждал я от вас такой сентиментальности, Сергей Васильевич.
– Да, я завидую тому, что у вас есть невеста, – продолжал он, не слушая меня. – Завидую чистоте вашей, вашим надеждам, вашему будущему счастью, нерастраченной нежности и любви, выросшей с детства.
Он взял меня за руку, заставил сойти с дивана и подвел к зеркалу.
– Посмотрите на меня и на себя, – сказал он. – Ведь что вы?
Гиперион перед сатиром козлоногим.
Сатир козлоногий – это я. А ведь я крепче вас; кости шире, и здоровье крепче от природы. А сравните: видите вот это? (он слегка коснулся пальцами начинавших редеть на лбу волос). Да, батюшка, все это «жар души, растраченный в пустыне»! Да и какой там жар души! Просто свинство…
– Сергей Васильевич, не вернемся ли мы к прежнему? Почему вы отказываетесь познакомить меня с моделью?
– Да потому, что она в этой растрате участие принимала. Я сказал вам: не важная особа, и действительно не важная. На нижней ступеньке человеческой лестницы. Ниже – пропасть, куда она, быть может, скоро и свалится. Пропасть окончательной гибели. Да она и так окончательно погибла.
– Я начинаю вас понимать, Сергей Васильевич.
– То-то. Видите, какое у меня есть «но»?
– Вы можете оставить это «но» при себе. Почему вы считаете долгом меня опекать и оберегать?
– Я сказал, за что я вас люблю. За то, что вы чистый. Не вы один, вы оба. Вы представляете собой такое редкое явление: что-то веющее свежестью, благоухающее. Я завидую вам, но дорожу тем, что хоть со стороны могу посмотреть. И вы хотите, чтобы я все это испортил? Нет, не ждите.
