Наджин. От войны к свободе в инвалидной коляске - страница 6

Мой отец Яба был торговцем овцами и козами. Он владел шестьюдесятью акрами земли, и тут надо сказать, что и его отец, и все его предки до седьмого колена владели верблюдами и овцами. Состарившись, отец начал постоянно говорить, что его сыновья не ходят в мечеть. Покуривал и ворчал.

Мои старшие братья и сестры рассказывали мне, что, когда отец был молодым и только начинал работать, он покупал на рынке в субботу одну козу и затем продавал ее где-то еще, получая за это небольшую прибыль. Со временем он собрал стадо около двухсот голов. Но, наверное, овцы и козы не приносили особой прибыли, так как в нашем доме было всего две комнаты, ну, еще двор с небольшой кухней, так что такому большому семейству, как наше, было тесно. Мой старший брат Шиар, начав работать, посылал деньги, на которые мы построили еще одну комнату; Айи держала там свою швейную машинку, с которой я играла, пока никто не видел. Я спала там же, рядом с машинкой, если только в дом не приходили гости.

Шиар – режиссер в Германии, где он снял фильм под названием Mes (Walking) – о сумасшедшем старике из курдской деревни на юге Турции. Старик знакомится с бедным мальчиком, который продает жвачку. В фильме их район захватывают турецкие войска. Картина моего брата спровоцировала протест в Турции, потому что в нем старик курд дает пощечину турецкому военному, а это, по словам некоторых, нельзя показывать – зрители могут не понять, где в фильме реальность, а где вымысел.

Я никогда не видела своего старшего брата Шиара, потому что он уехал из Сирии в 1990 году, когда ему было семнадцать, задолго до моего рождения. Он уехал из дому, чтобы избежать призыва в армию и не быть посланным на войну в Персидском заливе. В те дни мы дружили с американцами. Сирия не хотела, чтобы курды учились в ее университетах и работали на государственных должностях, но зато она хотела, чтобы мы воевали в сирийской армии и вступали в партию Баас. Каждый школьник должен был вступить в партию Баас, но Шиар отказался и смог сбежать, когда его с другим мальчиком вели подписывать бумагу о членстве. Он всегда мечтал стать режиссером, что странно, потому что, когда он рос, в нашем доме в Манбидже не было даже телевизора, только радио, так как старейшины нашего племени телевизоры не одобряли. Когда Шиару было двенадцать, он создал свою радиопередачу с несколькими одноклассниками и пользовался любой возможностью, чтобы посмотреть у кого-нибудь телевизор. Каким-то образом моей семье удалось собрать $ 4500, чтобы купить ему фальшивый иракский паспорт в Дамаске, после чего он полетел в Москву на учебу. В Москве он надолго не задержался и поехал в Голландию, где получил политическое убежище. Режиссеров-курдов не так уж много, поэтому он знаменит в нашей общине, но нам не рекомендовалось упоминать о нем, так как режиму не нравились его фильмы.

На нашем фамильном древе показаны только мужчины, но там нет Шиара – если кто-то проследит его связь с нами, начнутся проблемы. Я не понимаю, почему на древе не должно быть женщин.

Наша мать Айи была неграмотной, ее выдали замуж за моего отца, когда ей было тринадцать. К моему нынешнему возрасту она была замужем уже четыре года и родила сына. Она обшивала всю нашу семью, могла показать любую страну на карте и всегда помнила, кто откуда должен вернуться. Ей также хорошо давался счет, и торговцы на базаре даже не пытались ее обсчитать. Всем в нашей семье хорошо давалась математика, кроме меня.