Мужчина, который ей помог, был невысокого роста, скорее полный, чем худой, в маленьких, старомодных (или, наоборот, очень модных) очках. На нем был длинный плащ с подложенными плечами и синяя шляпа. Теперь мало кто носит шляпы. Но мужчине шляпа помогала обойтись без зонтика.
Мужчина перехватил Веркин взгляд и сказал тонким быстрым голосом:
– В шляпе тоже есть резон.
Верке некогда было разговаривать с очкариком, она сказала ему спасибо и побежала к кассе.
С предчувствиями лучше не спорить.
Только когда электричка отошла от перрона, Верка поняла, как зябко и противно было на улице. В вагоне началась райская жизнь, тем более что пассажиров почти не было и не нужно было стесняться своего вида.
Верка уселась у окна.
За три остановки не высохнешь, но все-таки передышка. А то ведь, если не будет автобуса, придется до больницы топать пёхом, а это и в хорошую погоду минут двадцать, проверено.
Больница была старая, еще дореволюционная. Она состояла из двух трехэтажных корпусов и низкого приземистого морга, за которым поднималась высокая кирпичная труба. На самом деле она к моргу отношения не имела – просто там стояла котельная. Но некоторые больные, а уж тем более посетители думали, что труба нужна для сжигания мертвецов. Поэтому она такая высокая.
Баба Элла лежала в большой палате на втором этаже.
Она еще почти не вставала, только если соседки помогали сходить в туалет.
Баба ждала Верку и заранее была недовольна ее опозданием, хотя Верка никуда не заходила, только купила калорийную булочку. Автобуса долго не было, вот и задержалась.
Верка поздоровалась со всеми. В палате лежали пять женщин, почти все старые, ревматички или с артритом. Сплошные стоны и безнадежность.
Баба Элла все сразу заметила, хоть Верка и почистилась в раздевалке.
– Свинья везде грязь найдет, – сообщила она сердито внучке. – В какой канаве ты искупалась?
– Дождь идет, – ответила Верка. – Ты по-большому ходила?
Потом она протерла бабу Эллу влажным полотенцем, налила ей Катькиного молочка, но баба и здесь нашла к чему придраться.
– Чем ты ее кормишь?
– А что?
– Привкус у молока нездоровый. Ты ее пастись водишь?
– Вчера за домом на лугу привязывала.
– Не там привязывала.
Верка стала считать про себя. Не будешь же собачиться с бабкой прямо в палате.
– Когда выписывают, говорили? – спросила Верка.
– На тот свет меня выпишут, – сказала баба Элла, а тетка с соседней койки, Клавдия Семеновна, стала смеяться. Ее бабкина воркотня забавляла. – У них есть уколы, – сообщила баба. – Поднимают на ноги, как в сказке. Но только за наличные.
В палате трудно говорить, чтобы все не слышали. Толстая Марина от двери добавила:
– Я сама видела. В платной палате женщина лежит кавказской национальности, ей на той неделе курс назначили, она уже сегодня на завтрак в столовую с палочкой ходила, кем мне быть!
– А сколько стоит? – спросила Верка.
– Говорят, двадцать баксов за укол, – сказала Марина. – Мне Елена Борисовна сообщила.
– Это же надо! – запела Клавдия Семеновна. – Это же надо, какой грабеж!
– Я поговорю с доктором, – пообещала Верка.
Это были не пустые слова, только чтобы баба Элла отвязалась. Верка понимала, что, если бабку не выпишут из больницы в ближайшие дни, она просто погибнет. Во-первых, Верка уже скоро месяц как прогуливает школу. Другой бы отнесся к этому весело и даже обрадовался бы, что не пристают, но Верка была устроена совсем иначе. У других папы-мамы, другим есть куда деваться и где искать защиты. Верка – животное голое и никому на свете не нужное. И если она сама о себе не побеспокоится, никто о ней беспокоиться не станет. Баба Элла старая и немощная, от нее пользы никакой. Конечно, если бы она померла и оставила дачу Верке в наследство, то можно было бы дом продать, отделиться от всех и снимать комнату в Москве. Только это пустые мечты, потому что баба Элла помирать не собирается, а если помрет, то дачу заберет себе непутевый папаша. Для своей Светочки.
