– А я хотела тебя полюбить, – призналась я, полностью им опустошенная. – Но ты не дал мне и шанса.
Уж не знаю, как Джеймс воспринял мои слова, то ли решил, что я его дразню, то ли уже остыл и сам пожалел, что набросился на меня так резко, но когда он докурил и ушел, хлопнув дверью, по моему лицу потекли слезы. Все частички информационной мозаики, все несправедливые (мне хотелось в это верить) обвинения вихрем закрутились в голове. Чтобы не сойти с ума, я начала так и эдак примерять на себя различные варианты, как прикидывают по фигуре разные фасоны платья.
Была ли я жестокой и бессердечной сукой, испортившей мужу жизнь? Была ли я невинной жертвой, которую подставили в глазах Джеймса, спровоцировав в нашей семье скандал? Была ли я мстительницей, строившей козни лишь в отместку за нечто более ужасное, сделанное им самим? Была ли я слепым орудием чьей-то мести?
Я не могла с уверенностью ответить «нет» ни на один вопрос. Ведь училась же в младшей школе толстая и очкастая Мейбл, которую мы с упоением дразнили всем классом. Может, уже тогда мой будущий сволочной характер проявлял себя? Но в старшей школе, чуть-чуть поднабравшись ума, я ту же самую Мейбл уже жалела и даже защищала от нападок мальчиков – ведь стала понимать, что дурнушка не виновата во внешности, которой ее наградила природа. А когда мой первый парень мне изменил, я узнала об этом случайно и не сказала ему ни слова, просто подошла на студенческой вечеринке, куда мы оба были приглашены, и вылила при всех на голову стакан пива, а потом молча ушла. Разве не месть двигала мной в том поступке? Мелкая, детская, но все же. Но с тех пор и до того дня, когда я в последний раз в ясной памяти поднялась по ступеням университета, ничего большего, чем та мелкая месть, не совершила – разве это не доказывает мою неспособность на масштабное коварство?
Устав от размышлений и рыданий, я пробовала освободиться, дергала рукой, тянула кисть из металлического браслета, сдирая кожу, но тщетно: наручники у Джеймса были не какими-то игрушечными, из секс-шопа, а самыми настоящими, крепкими, рассчитанными на удержание матерых бандитов. Из фильмов я помнила, что особые смельчаки ломали себе большой палец, чтобы легче вынуть ладонь, но решила, что не дошла еще до той степени отчаяния.
Джеймс забрал ключ от наручников с собой, но я все равно порылась в ящиках прикроватной тумбочки, до которых смогла достать. Правда, обнаружила лишь презервативы, таблетки от головной боли, стопку чистой бумаги для письма и пульт от телевизора, установленного неподалеку от кровати. В критических ситуациях люди способны на разные, не всегда поддающиеся логике поступки, и я схватила этот пульт и принялась бездумно переключать каналы. Если мне придется просидеть взаперти, нужно с пользой провести время, хотя бы понять, что творится в мире, вооружиться хотя бы какой-то информацией взамен потерянных лет.
По одному из каналов шли местные новости, сияющий от счастья молодой парень сжимал в руке кубок, рядом стояла его гордая семья. Я сделала погромче, слушая речь диктора. Оказалось, репортаж посвятили победителю шахматного тура, простому работяге с консервного завода, который с детства и шахмат-то в руках не держал, а в последний год заинтересовался, загорелся, начал заниматься по самоучителю, анализировать уже состоявшиеся партии игроков с мировым именем, изучать их коронные гамбиты и теперь достиг таких высот, что его наставник без ложной скромности заявил, что они будут претендовать на чемпионат страны, а потом – и мира. Репортер за кадром не уставала восхищаться самородком и хвалить его на все лады. Нынешнюю победу парень посвятил бывшему чемпиону, из-за несчастного случая провалившемуся в кому около полутора лет назад, а семья, которую я поначалу приняла за родственников парня, оказалась родней того самого, бывшего чемпиона. Им победитель и вручил торжественно под бурные аплодисменты свой кубок, а также положенный к нему денежный приз.
