Нарочито громко сказав: «Щас приду, держите мне место, Дмитрий Давыдович!», устремился к выходу. Сквозняков, оставив огромную сумку на своем сидении, не спеша, занял место Травкина и повернулся к соседке: – Извините, я видел, вы знакомы с Вадимом Романовичем?
Тонкое лицо настороженно повернулось, и Сквознякова смутил печальный взгляд со злыми искорками. – С Вадькой? Конечно. Кто ж с ним не знаком. – Видите ли, я корреспондент и готовлю о нем очерк. – О Вадиме? – в ее глазах потеплел интерес, – Он стоит того. – Вы знаете, сегодня, пожалуй, мне вдвойне повезло: у вас как раз такой типаж, что очень подошло бы к фото о специфике вашего института. Если бы вы разрешили мне сделать несколько снимков после лекции… – Что вы, я не фотогенична, – она тряхнула головой и опустила глаза. – Ну почему вы все так говорите? Я сделаю хорошие фотографии… Как я могу вас называть?
Девушка неприступно подняла лицо и Сквозняков с изумлением увидел выражение острой горечи и детской обиды. «блиииин…» – подумалось ему досадливо, – «какая-то шизанутая…". – Простите, если вас чем-то обидел, – еле слышно выдохнул он предельно деликатно. Девушка судорожно глотнула и, широко раскрыв глаза, молча отвернулась, а Сквозняков с тяжелым чувством откинулся на скрипучем сидении. На сцену героически взбирался какой-то толстяк, отжимаясь от ступенек правой толчковой и удерживая себя руками за колени. В зале приутихли, но несколько последних ехидных реплик явно ему адресовались. – Товарисчи, – несопоставимо тонким голосом прокричал толстяк, – Григорий Савельевич задерживается с очередным его казусом, и я тут, кстати, решил поднять вопрос о дисциплине, – он отерся мятым платком и, уронив его мимо кармана на пол, продолжал: – Вчера мы провели проверку, многие надолго запомнят! – он обличающе обвел зал маленькими заплывшими глазками, – Очень неутешительно. Есть лица, которые спорят, не желают предъявлять у входа. А другие меня увидели и сразу повернули назад. Думали, что походят где-нибудь часок, отсидятся. Они просчитались: мои помощники в это время фиксировали на рабочих местах. Выявлено двадцать семь нарушителей, из них шестеро злостных и двое – матерых. В столовой тоже безобразие. Зеленые билетики все время лезут в очередь красных, путают установленный регламент раздачи. Хлопнула дверь, и в зал вошел Вадим. – Нарушителей дисциплины мы пометим, снизим им КТУ, вымараем из премиальных списков. Вадим с усмешкой направился к своему месту. – Вот какая дисциплина, – даже тут никак не соберемся! – выдал ему в спину толстяк. В зале зашумели. Сквозняков пересел, поставив сумку у ног, и Травкин, возбужденно дыша, повалился на сидение, качнув весь блок. В тот же момент опять хлопнула дверь и вошел Нефертити. Толстяк замахал рукой: – Товарисчи, успокойтесь. Вот вам ваш Нефедов!
Шум моментально стих. – Прошу, Григорий Савельевич, – толстяк, обстоятельно ступая на каждую ступеньку толчковой ногой, спустился с неуютной сцены. Нефедов подал ему оброненный платок, и толстяк на ходу отер им шею. Как-то буднично Нефертити бросил взгляд за широкие окна, где над верхушками тополей с залитыми солнцем кронами виднелась сияющая белизной цепь гор, посмотрел в зал, добродушно прищурился и негромко сказал: – Не берите в голову, товарищи… Настраиваемся на работу. Кто-то коротко заржал. Непередаваемая потусторонность Нефертити, нисколько не подходящая к этому актовому залу, заряжала интригой. – На основе представлений из прошлой лекции, попробуем понять ключевые явления психики, и это позволит экстраполировать эволюцию разума. Мы воочию увидим…
