Накипь - страница 23

Сделав заказ, он прошел в глубину зала к самому большому столу и, скинув рюкзак со своей горбатой спины, плюхнулся на диван. Усевшись, он принялся вращать глазами, осматриваясь с выражением дружелюбного любопытства, которое вообще свойственно путешественникам, особенно иностранным. Это выражение как бы сообщало сразу две вещи: во-первых, что хозяин его, не имеет предрассудков и потому готов найти приятное и интересное во всем, что ему случится увидеть, узнать или попробовать, а во-вторых, что пока его удивляют и радуют все те признаки цивилизации, отсутствия которых в душе своей он опасался.

На лице Литвинова тоже появилось особое выражение. Оно было инстинктивным ответом русского лица – иностранному, и возникло само собой, без всякого участия Литвинова. В углу его рта дрогнула и замерла маленькая морщинка снисходительного презрения.

Архипов вдруг почувствовал скованность и даже робость, словно присутствие этого иностранца в лосинах чем-то могло его стеснить.

А иностранец, продолжая свой дружелюбный осмотр потолка и стен, вдруг остановил взгляд на их столике. Он, видимо, узнал Риту, потому что лицо его сразу оживилось. Он высоко поднял руку и помахал. Рита кивнула, тогда иностранец выбрался из-за стола, цепляясь длинными ногами за диваны и стулья, и направился к ним. Остановившись рядом, он что-то быстро заговорил. Обращался он преимущественно к Рите, но его глаза, пробегавшие по всем лицам попеременно, и всем одинаково улыбавшийся большой и влажный рот как бы подразумевали, что разговор относится и к ним.

На вид ему было чуть больше сорока. Черные с проседью волосы немытыми сосульками свисали до плеч. Его лицо, узкое и скуластое, задубело от загара, и словно покрылось пылью.

Робость Архипова только усилилась. Это была дремучая робость китайца перед белым человеком с его европейским костюмом и цивилизацией, робость перед тем, что буйабес лучше щей, а круассан лучше калача. К тому же, не считая отдельных слов, он почти ничего не понимал.

По смущенному взгляду Светы он догадался, что она испытывает тоже самое. Литвинов улыбался, положив подбородок на кулак, а маленькая морщинка в углу его рта делалась глубже. Одна только Рита, похоже, чувствовала себя свободно. Цвет ее лица снова стал матовым и ровным.

– Что он хочет? – спросил Архипов у нее.

– Навязать себя нам, – ответил Литвинов. – Он в простоте своей решил, что должен быть открытым и знакомиться с туземцами, и что туземцам это приятно. Объясни ему, – сказал он Рите, – что мы – нация угрюмая и развлекать его не хотим.

Рита бросила на него взгляд из-под темных бровей, ее лицо слегка побледнело, а в глазах что-то вспыхнуло и перевернулось.

– Он приглашает нас пересесть за свой столик, – сказала она.

– Зачем? – не понял Архипов.

– Потому что за нашим – недостаточно места, – нетерпеливо ответила Рита.

– Для нас достаточно, – сказал Литвинов.

Она встала и взяла в руки сумочку. Архипов тоже бестолково поднялся, не зная, что ему делать: то ли идти за ней, то ли оставаться. Литвинов не шелохнулся, его улыбка превратилась в две складки, тянущиеся от углов рта к носу.

– Ладно, идем, – сказал он.

Зрачки заострились и заблестели в его глазах.

– Come on, come on… – лучезарно улыбался и махал рукой иностранец. – I’m glad to talk with Russian guys.1

Произошло общее перемещение за другой столик. На большой диван справа от Риты сел иностранец, слева упал Литвинов. Света и Архипов уселись на стулья – напротив.