– Не знаю, что мне сейчас сделать, – Егор сплющил в руках пустую банку, – плюнуть и уйти или дать тебе в морду. Не держи меня за фуфло, Дегтярев.
Повисло напряженное молчание. Дегтярев по-прежнему смотрел на игроков на поле.
И когда Егор уже решил, что надо встать и уйти, Артём сказал:
– Ладно, – хрипловатый, глухой голос прозвучал так, как будто он сказал это в ответ на какой-то свой собственный вопрос. – Чтобы ты не пытался сделать, чтобы справиться с этим, ты имеешь на это право.
– Что-то я совсем не понял, что ты сейчас сказал.
– Ничего. Не имеет значения. Ну, раз пошла такая пьянка, нужно место поспокойнее.
На дверях квартиры висела приклеенная скотчем записка. Егор знал, что там наверняка послание от хозяев с требованием выметаться.
Он не был дома с того дня, когда сбежав из больницы, пришел сюда босой, в больничных штанах и халате с безумной надеждой, что можно проснуться и увидеть, что все было просто кошмарным сном. Егору страшно было переступать порог. Он пожалел, что притащил сюда Дегтярева.
– Спокойно, – Артём отодвинул Егора плечом. – Давай я войду первым.
Он подумал, что не стоило ехать сюда. Но ему с этим парнем, Егором Вереском, предстояло провести где-то время до ночи. «Щучья Заводь» исключалась, у Дегтярева были причины не светиться там. Сегодня все кончится. И если что-то пойдет не так, завтра в мотель может заявиться полиция. Артём не хотел, чтобы Ольга поминала его недобрым словом. Поминала потому, что, возможно, он сегодня умрет.
Дегтярев вошел в комнату. Обычную, ничем не примечательную комнату в съемной квартире. Гитара Фрези лежала на стуле, на котором она любила сидеть, когда работала, и ее блокноты, листы нотной бумаги Егор тоже подобрал с пола и положил на стеклянный столик. Дверь на балкон была закрыта, штора задернута. В комнате было душно. Артём отдернул штору и открыл дверь. Вместе со свежим воздухом в тяжелую тишину, сгустившуюся до осязаемого состояния, ворвались звуки города.
– Мне жаль твою девушку, – сказал Артём. – Очень.
Здесь все еще незримо присутствовал дух Фрези.
– Ты кого-нибудь любил? – спросил Егор. – Я имею в виду по-настоящему, потому что ты…
– Выгляжу, как парень на одну ночь. Я знаю.
– Нет. Я не то хотел сказать.
– Расслабься. Это не твоя проблема. А впрочем…
Дегтярев вытащил из внутреннего кармана куртки бумажник, достал из него фотографию и показал Егору.
На фотографии была красивая женщина с маленьким ребенком, мальчиком лет четырех.
– Это твоя жена? У тебя есть ребенок? – ничего подобного Егор не ожидал. И сердце вдруг сжалось: вдруг этой женщины или ребенка уже нет в живых? Вдруг это те, кого Дегтярев потерял?
– Это моя мама и я.
Во Фриде на фотографии казалось не осталось ничего от той дикой стервы, подруги бандита, укравшей ребенка. Только ее странная, чужая какая-то, красота настораживала, тревожила. Но ее скуластое лицо с точеным подбородком, большим чувственным ртом и черными – цыганскими что ли? – глазами светилось нежностью и любовью к ребенку, которого она обнимала. Кудрявый мальчик со смазливой мордашкой выглядел как типичный маменькин сынок.
Дегтярев бережно положил фотографию в бумажник.
– Твоя мама?.. А…
– Это все. Раз уж ты влез в это дерьмо, ты должен доверять мне.
– Я тебе доверяю.
Дегтярев усмехнулся.
– И что же с тобой делать таким доверчивым?
– Это ты к чему?
– Доверяешь парню, про которого ни черта не знаешь. А главное, не знаешь, есть ли у него что-то, чем он настолько дорожит, чтобы постараться не сдохнуть.
