За отдельным прилавком – душистые масла в крохотных пузырьках, бутыли с жидкостью для квасного духа, ароматы турецкие, елочные скандинавские, тяжелые арабские, на любой спрос и вкус. Тут же, возле древнего кассового аппарата с клеймом фирмы «ремингтон», стояла, подчеркнуто приосанившись, дородная продавщица, с подозрительной опаской натянуто улыбалась Яромиру. Вытравленная до лимонного блеска, взбитая высоко прическа торговой дамы взволнованно колыхалась.
– Добрый день, – первым обратился к ней инженер и, во избежание недоразумений, пояснил: – Я, собственно, посмотреть.
– Смотрите, не жалко, – совсем без любезности откликнулась продавщица, явно разобиженная отсутствием намерения покупать, и отвернула от Яромира вдруг нахмурившийся лик.
– Я, видите ли, в городе недавно, – попытался договориться с ней Яромир, всегда обычно пользовавшийся если не симпатией, то хотя бы доверием у женщин бальзаковского возраста. – Но в будущем, непременно, ваш потенциальный клиент.
– Больно надо, – вздохнула с прохладцей особа за прилавком и, видимо решив, что заносчивое хамство ей не к лицу, поспешила спросить: – Вы чьих будете?
– Чьих, не знаю, право слово. А буду я местный сторож, – признался ей инженер, в глубине души полагая некоторое пренебрежение лично к себе и к незавидной своей службе со стороны столь основательной женщины, какой казалась продавщица «радостей христианина».
Однако сей же час упоминание Яромиром нынешней новой должности произвело эффект разорвавшейся от упадка трансформаторного напряжения комнатной лампады. Воистину, словосочетание «местный сторож» имело в городе Дорог магическое значение.
Пергидролевая дама охнула. Схватилась одной рукой за сердце, другой – за кассовый «ремингтон», страхуя себя от возможного падения. На электрическом свету заблистали разом самоцветными огнями аметистовые и рубиновые камешки в золотых массивных перстнях, во множестве украшавших пальцы «банной» королевы. Грубоватая работа, некстати отметил в уме Яромир, на память ему пришли уродливые изделия Ереванского ювелирного завода, некогда полонившие прилавки советских еще магазинов. «Махровое мещанство!» – всегда отзывалась его мама о подобной чрезмерной безвкусице. Но мама была слишком чувствительной и слишком начитанной столичной «сударыней», служила долгие годы в центральной библиотеке МГУ, пока не умерла минувшей весной от язвенного прободения. Можно сказать, на посту. Дотерпела до последнего, думала перемочься на ногах, никому не нужное геройство рядового малозаметного человечка, вот что это было!
Яромир, часто представляя в мыслях нелепую мамину смерть, которую достаточно легко вышло бы предотвратить при своевременном хирургическом вмешательстве, бесился ужасно, не понимая и не принимая ее глупой, какой-то по-комсомольски стоической, принципиальной самоотверженности.
Воспоминания его были прерваны, не то чтобы внезапно вдруг, скорее нарушился плавный ход их грустного течения, от постороннего и громкого звука – Яромир распознал чье-то густое сопение, перемежающееся хрипами. Оказалось, дышала торговая дама на грани натурального обморока. Он вынужден был схватить с прилавка первую попавшуюся бутылочку-пробник, сунуть даме под нос. Нашатырь – не нашатырь, запахло камфорным маслом и хвоей, однако продавщица «радостей христианина» пришла в себя.
– Ах, рассказать кому, не поверят! – вздохнула успокоившаяся несколько женщина, томно посмотрела на Яромира: – Какая честь для нашей фирмы! Дура Нюшка еще взялась со мной спорить, будто вы сначала в винный, а после в «Походник и браконьер»! Но я-то с первого вашего слова поняла – человек интеллигентный, из столиц. Очень нужны такому ботфорты на каучуке и местное плодово-ягодное! Ведь я права?
