Первое время, наверное, год или два, мы боролись. Все верили, что победим, даже Вовка. Сколько было слез, обещаний, извинений. Он сам страдал, было видно, что хочет завязать – да вот только не может. Бывало, даже месяц держался, бегал по институтам, готовился к экзаменам, на улицу лишний раз не выходил, чтобы дружков своих не встречать. И мы верили, потому что такая надежда в нем горела! А потом исчезал на день, другой, третий, неделю, и все по новой. Слезы, клятвы, ломка, затишье. До следующей бури.
К тому моменту он уже распродал все свои вещи и взялся за мамины. Мы однажды домой приходим – телевизора нет. Мама вздохнула и сделала вид, будто ничего не произошло, а я плакала всю ночь в подушку. Я сериалы смотрела, помнишь, «Тропиканка», «Дикий ангел», это были мои законные пара часов другой жизни, той, о которой я могла только мечтать и которой у меня никогда не было. А он и это забрал.
Мы меняли замки, дежурили по очереди, не пускали его в дом. Вот тогда-то мама и сдала. Как-то в один год осела, разболелась, постарела. Я училась в техноложке, ночами не спала, зубрила, днем за мамой ухаживала и на пары бегала, больше ни на что ни сил, ни времени не было. Девчонки наряжались, у них были дискотеки и мальчики, бурная личная жизнь, а я к тому моменту даже не целовалась еще ни разу.
Да и не хотелось, если честно. Я насмотрелась на брата и его дружков, меня вообще от мужчин тошнить стало. Мне казалось, что все такие – животные, без чувств, без души, не тыл и защита, а сплошная угроза. Когда окончила универ, так и осталась нетронутой.
Времена были тяжелые, молодой химик никому не был нужен, я переучилась на экономиста, параллельно подрабатывая где придется. Потом, уже с дипломом, устроилась на приличную работу, там за мной начали мужчины ухаживать, с одним даже роман был, правда недолгий. Я как-то дома одна была, пришел брат денег просить. Глаза стеклянные, весь агрессивный, руками машет. Я зачем-то дверь приоткрыла, он ее выбил, стал кричать на меня. Я в ответ тоже что-то крикнула, мол, денег не дам, убирайся, а дальше ничего не помню. Он, оказывается, с ножом на меня бросился, ударил в плечо, и я сознание потеряла. Спасла соседка, не побоялась, прибежала на наши крики. Успела скорую вызвать, а он сбежал.
Заявление я так и не написала. Жалко стало, но не его, а маму. Было ясно, что в тюрьме он долго не протянет, на него уже смотреть было страшно, одна кожа да кости. И не смогла я решить его судьбу – подумала, если уж суждено ему умереть, пусть хотя бы не добивать маму этими судами и передачками. Да и он сам надолго пропал после этого.
Мама все болела, я ухаживала за ней, летом мы на даче возились, зимой вечерами дома сидели. Вот так и пронеслись годы. Меня сейчас спроси, хочу ли я вернуться в свою молодость, так я умолять буду – ни за что, ни при каких обстоятельствах. Хотя тогда еще была какая-то надежда, что вдруг однажды моя жизнь изменится, ну вот как в кино, каким-то чудесным образом. Но потом, с годами, на место этой надежды пришло мрачное осознание. Ничего. Ничего не будет. Ни хорошего, ни плохого. Хуже, чем было все эти годы, наполненные страхом и отвращением к родному брату, уже не будет. А лучше… Лучше я уже, наверное, сама не смогу принять. Я не умею быть счастливой. Не научилась.
Поэтому в день своего рождения, когда мне исполнилось тридцать восемь, я окончательно, без истерик и прочих глупостей, честно приняла это: я несчастный человек. Одно большое сплошное несчастье и одиночество…
