Поскольку терпенье в Крайкоме лопалось, вчера под личным руководством главного механика треста механизации на гору должна быть организована пробная бульдозерная экспедиция.
Подъезжая, Егоров и Оганесян увидели не просеке, которая уходила, казалось, вертикально вверх, к вершине, следы гусениц.
– Значит, заехали, – сказал Оганесян, – и, смотрите, с санями, – он указал на гладкий блестящий след полоза тракторных саней. Выйдя из машины и подойдя поближе, они увидели, что следа было два. Значит, бульдозер успел уже и вернуться. Правда, неизвестно, добрался ли он до вершины. Наверно, всё-таки добрались, отсюда, от подножия сопки, просека на вершину не казалась такой уж вертикальной, как издалека, от дороги.
– Это уже хорошо, значит, завезем все. Один раз заехали, заедем и сколько нужно. – сказал Егоров,– поехали на бульдозерный участок, поговорим с машинистами, узнаем подробности.
Участок был недалеко. Шеренгой стояли несколько вагончиков – бытовок, из трубы одного из них вился уютный дымок. Кругом заповедная тайга. Чистый пушистый снег на земле и на деревьях. Тихо. Пошли к вагончику с дымом. Около него в ряд, нож к ножу, стояли могучие бульдозеры, желтые чистенькие японские и черные, в потеках мазута, наши. Притихшие стоят, смирные, как будто и вправду устали и отдыхают.
– Что за черт, – сказал Егоров и глянул на часы, – рабочий день ведь. Александр Борисович, а сколько времени? Может, у меня часы врут?
– Не врут, не врут, Георгий Валентинович. Половина четвертого, еще полтора часа до пяти.
– Ничего себе, – весело сказал Егоров,– рано шабашить даже по нашим меркам. А ведь это карьерные машины, работа у них никогда не кончается, рой себе землю, да рой… А директор карьера ведь подошвы стоптал, выпрашивая в главке дополнительные бульдозеры.
– Да вы посмотрите, – показал Оганесян на замерзшие уже лужицы воды под бульдозерными радиаторами,-они уже давно воду слили и стоят, раз горячая вода замерзнуть успела.
– Ладно, пошли знакомиться, – сказал Егоров.
В вагончике было накурено, грязно и очень жарко от пылающей в углу чугунной печки. За длинным столом, сбитым из досок, на дочерна испачканных мазутом скамьях сидели человек восемь мужиков. Разного возраста, но, как на подбор, крупные, толстые, рукастые. Неторопливо курят. Четверо играют в домино, непременно стукая костяшками аж из-за плеча, остальные лениво, без интереса, наблюдают.
Егоров с Оганесяном поздоровались. Те, которые сидели лицом к двери подняли глаза, но ответил только один. Остальные не повернулись.
Егоров, еще захвативший, как сам он говорил, самый конец "золотого века", когда на производстве нельзя было не работать, сам воспитанный в этом духе, терпеть не мог сидящих на работе, как здоровая собака не может равнодушно видеть бегущих. Рабочие были не его, треста механизации, но он не удержался:
– У вас тут, я смотрю, порядок, – похвалил он, кивнув на домино, – сыграете ровно два тайма по сорок пять минут, и будет уже пять часов. И рабочая совесть не будет беспокоить.
– Да нет, Георгий Валентинович,– включился в разговор Оганесян, – они давно бы разошлись, да автобуса ждут в город. А он будет только в пять. Точно, мужики?
Никто из сидящих на эти обидные для рабочего человека реплики не отозвался. Сказать по существу было нечего, грубить же не следовало на всякий случай, мало ли кто это зашел.
– Ну, ладно, – сказал Егоров, отодвинув рукой одного из играющих и садясь на край черной скамьи,– скажите тогда, кто ездил на гору и как туда дорога? – И обвел глазами сидящих.
