– Сядь, Саня, – негромко окликнул его Женька. – Сядь пока…
В дверях появилась Эпоха. Сашка сел и положил голову на парту. Так он просидел весь урок, а после звонка взял сумку и, не глядя на нас, ушел из класса.
– Кнабе! Потом пойдешь с нами, это и тебя касается, – громко сказал Женька.
После уроков мы били Ноздрю. У забора, за школьным сараем. Били без правил, трое одного. Кнабе держал сумки – по две в каждой руке. У Ноздри текли из носа две красные струйки. Он махал руками, как мельница, отбиваясь от нас, но закрыться от всех ударов не мог. Он вырвался и побежал. Кнабе кинул ему вслед сумку. Сумка расстегнулась, из нее вылетели истрепанный учебник истории древнего мира и надкусанный ломоть хлеба. Выкатилась печеная картофелина. Это был завтрак, который Ноздря почему-то сегодня не съел. Лёвка все аккуратно сложил в сумку и поставил ее к забору в тающий серый снег.
– Сам виноват, сволочь, – сказал Женька.
Кнабе робко протягивал нам портфели.
– Ты один домой теперь не ходи. Ноздря поймает, кишки намотает на шею. Папа не сможет вылечить.
– А как… ходить?
– С нами ходи, – предложил Лёвка. – Тебе по пути.
– Пусть ходит, – согласился я.
– Пусть, – сказал Женька. – Тротуар широкий…
Вечером Женьку мать не пустила из дома («Нечего шландать каждый раз до ночи!»), а мы с Лёвкой разыскали дом, где жил Сашка Реген. Это был двухэтажный покосившийся дом из темных бревен. Какая-то старуха во дворе показала нам окно Сашкиной комнаты. Мы стали подниматься по темной лестнице. В коридоре пахло пылью и керосином.
По правде говоря, мне сейчас не хотелось встречаться с Сашкой. Будто на нас лежала вина за то, что случилось в классе. Я остановился.
– Ты чего? – спросил Лёвка.
– Слушай… может, он заболел, потому и ушел… Нас сюда никто не звал, а мы премся.
– Какой ты умный, – сказал Лёвка. – Почему я не такой умный? Я давно бы стал профессором.
Он постучал в обитую рваным войлоком дверь. Нас впустила в комнату невысокая худая женщина. На ее ногах я увидел подшитые вАлёнки, в которых приходил в школу Сашка. Женщина сказала, что Сашки нет дома, он ушел с ведрами на водокачку и скоро вернется.
Прежде, чем пройти в комнату, мы долго вытирали ботинки о брошенный у порога мешок.
Потом мы сидели и ждали Сашку и односложно отвечали на вопросы его матери о школьной жизни. Я все время боялся, что она спросит про сегодняшний случай. И, чтобы отвлечь ее, сам задал вопрос:
– А вы издалека приехали?
Оказалось, что раньше они жили в Саратове. Нет, они не были коренными приволжскими немцами. Сашкин отец совсем мальчишкой в пятнадцатом году оказался в армии кайзера, а потом попал в русский плен. И остался навсегда в России.
– А я приехала в Россию с папой и мамой, когда была совсем крошкой, – сказала Сашкина мать. – Потом мы встретились с Карлом и поженились. Он работал в Саратове пекарем. А перед самой войной простудился и умер… А потом умерла Марта, моя старшая дочь. И мы приехали сюда…
Те, кто читает сейчас, наверно, усмехнутся над этим «мы приехали». Понятно, что «их приехали». Но эти строчки писались в шестидесятом году, когда можно было лишь глухими намеками упоминать о мытарствах немцев – жителей Советского Союза во время войны – и уроженцев Поволжья, и тех, кто разными путями оказался в России во время Первой мировой и в двадцатые годы (это были специалисты – инженеры и техники). Были и такие, кто в тридцатые годы бежал от Гитлера (из огня да в полымя). Это было везение, если попадали они не в лагеря, не в тундру, а в такие вот сибирские городки, как наш…
