Народ на войне - страница 3

. Такой «выбор оптики» позволяет Федорченко рассказать свою «правду» о войне – о насилии и смерти, физических страданиях и голоде, сиротах и калеках, мародерстве и изнасилованиях, бедствиях мирного населения – посредством суггестивной модернистской прозы, лишь имитирующей, но вовсе не воспроизводящей подлинные речевые практики. Надо сказать, что не все современники воспринимали «Народ на войне» в качестве этнографического документа. В этом отношении симптоматично мнение Сергея Эйзенштейна, сравнивавшего Федорченко с Джойсом и писавшего о специфическом «кинематографизме» ее книги: «Федорченко любопытна для нас в структурном отношении. Новые киновещи „пишутся“ в близкой ей манере. На логически не мотивированном, ассоциативном переходе от темы к теме. <…> Желающим работать в подобном плане многим может помочь „Народ на войне“. В этом отношении Федорченко – более доступное, правда сказать, и менее богатое „издание“ Джеймса Джойса. <…> Федорченко и Джойс очень близки современной кинематографии. Правда, более чем наполовину еще „имеющей быть“. Та же „деанекдотизация“ и непосредственное выявление темы через сильно действующий материал. Совсем стороной от сюжета, только еще из добросовестности фигурирующего в произведении. Та же „физиологичность“ детали. Крупным планом. При чисто интеллектуальном эффекте – отвлеченном выводе через их физиологическое посредство».[16]

Я не намерен вдаваться в «эстетские» дискуссии, столь пугавшие Федорченко, и рассуждать о сравнительных достоинствах и недостатках «Народа на войне» и «Улисса». Читатель волен самостоятельно решить, какое место книга Федорченко занимает в истории русского и европейского литературного модернизма. Как бы то ни было, и популярность, и литературное влияние «Народа на войне» все же стоит объяснять ореолом этнографической аутентичности, сопутствующим этой книге и по сей день. Об этом, в частности, говорят многочисленные заимствования (как правило, без указания источника), сделанные из «Народа на войне» разными авторами в разное время. Можно сказать, вероятно, что книга Федорченко стала значимой частью интертекстуального пространства «народа» и «народности» в советской литературе. Вместе с тем «Народ на войне» оказывается необычной и примечательной частью солипсических дискурсивных конструкций, при помощи которых образованные элиты в России XIX—XX вв. пытались вообразить и репрезентировать «безмолвствующее большинство» – неуловимый, пугающий и притязательный «русский народ», своего рода «смутный объект желания» интеллигентов и самовластных правителей.

А. А. Панченко