Протяжно завыли сирены, всем велено спуститься в бомбоубежище, прихватив противогазы. Мой противогаз мне велик. Я знаю, что он бесполезен мне. В нём так много щелей, когда он сидит на моей голове, что можно и не брать. Но я беру, другого уже всё равно не выдадут. Всем уже не до этого. Рядом с нами сидит офицер гражданской обороны. Я спрашиваю его, какие сегодня ожидают заряды? Он отвечает: скорее всего – ядерные, им незачем с нами больше тянуть. Начинаются глухие удары. Земля в бомбоубежище сотрясается и подпрыгивает, кажется, до потолка. Я прижимаю изо всех сил к себе жену. Мне страшно, но каково ей? Это ад, сущий ад! Но вдруг я вспоминаю, что это, наверное, сон, и пытаюсь проснуться. Я силюсь это сделать, удары всё страшней, кажется, всё рухнет, я вырываюсь… Вырываюсь из сна. Глухо стучит сердце. Бух, бух…
Вокруг – гробовая тишина. Я лежу на кровати в своём общежитии. Такой маленький и бессильный. Шок длится недолго. Я включаю ночник и залпом выпиваю стакан воды. Я помню, это уже со мной было.
Было много лет назад, ещё в школе. Я так же в ужасе вскочил с кровати и не мог понять, почему же темно, почему есть грохот, но нет света, ведь война-то ядерная. А за окном просто стучал поезд. На улице была душная июльская ночь. Но тогда это было понятно. Не было ни перестройки, ни нового мышления. Даже не думали о сокращении ракет, не то чтобы сокращали. Вся наша жизнь была пропитана этим. Стрелки «часов» всегда стояли на «без пяти двенадцать». Мы знали с колыбели, что, если война, то – ядерная. Помню, в детском садике я сказал ребятам, что мы состоим из атомов (это мне сказали старшие братья), так надо мной долго смеялись. «Ведь раз мы состоим из атомов, то от ударов должны взрываться». Помню, было обидно до слёз. А если бы ещё про нейтроны сказал… Но нет, о нейтронной бомбе мы услышали уже в школе, классе во втором. До сих пор перед глазами трансляция в программе «Время», где показывали, как умирает обезьяна от нейтронного излучения. А позже, в университете, ещё был Чернобыль.
И вдруг сегодня этот сон. Откуда он? Из прошлого или из будущего? Почему он приснился мне сегодня? Ведь я уже давно забыл обо всех этих бомбах и ракетах! Откуда он?
Глухо бухает сердце. Я включаю свет, беру ручку и листы бумаги. «Да минует меня чаша сия, Господи!»
05.02.91
Шел мягкий декабрьский снег, он ложился спокойно, и люди радовались ему, как дети. Только дворники глухо ворчали, работая метлами, но и они получали от него явное удовольствие, от этих фигурных конструкций, мелодично опускающихся на землю. Давно не было такой хорошей погоды. Весь день сияло солнце, а к вечеру пошел мягкий снег, который ровным слоем ложился при безветрии на все: троллейбусы, тротуары, крыши домов, скрывая изъяны, оставленные рукою человеческой. Этот слой заблестел и заиграл, когда включилась иллюминация, которая была сказочно красива, потому что приближалась Новогодняя Ночь. Ежегодно лицо города в эти дни менялось так, что, если бы оставалось таким весь год, то жизнь была бы в тысячу раз привлекательней. И просто удивительно: почему людям не превратить свою жизнь в нескончаемый праздник?
В эти зимние дни краски выплескивались на улицу, создавая странный синтез белого снега, зеленых елей и ярких цветов. Люди, веселые и счастливые, спешили по заснеженным улицам. Торты, шампанское, полные сумки продуктов стали неотъемлемой частью спешащих человечков, которые на время забыли огорчения и заботы. Все кругом готовилось к празднику, отдыхало или спешило отдохнуть, и лишь взвод солдат, разгребавших снег, никак не вписывался в эту картину. Снег ложился им на плечи и шапки, но моментально таял, обнажая однообразную одежду грязного цвета. Военные убирали снег молча. Они знали, что Новый год, конечно, встретят, но совсем не по-домашнему. Двое солдат стояли в стороне, опершись на лопаты, поглядывая то на небо, то на офицера. Один из них, коренастый, нарушил молчание:
