– Почему? – спросил я.
– Пью я, – со вздохом ответил Сгорбыш.
– Почему?
Вот на этот вопрос он не смог ответить. Я подозревал, что здесь скрыта роковая тайна. Сто процентов: женщина. Красивая. Но Сгорбыш об этом не рассказывал. Потом я задумался. Ведь моей второй, и, похоже, главной, задачей было удержать его от пьянства. Я должен понять, почему он пьет.
Почему пьет русский человек? Я полагаю, оттого, что ему грустно и холодно. Ведь он живет в огромной, холодной, забытой Богом стране и страдает в ней от вселенского одиночества. От несправедливости. Ни в одной стране мира на одну душу населения не приходится столько несправедливости, как в нашей. Те, у кого воруют, пьют от обиды. Те, кто ворует, от стыда. И, напившись, начинают доказывать себе и окружающим, что иначе нельзя: дают – бери, не возьмешь ты – возьмут у тебя. А мы… Я имею в виду пострадавших. Русских людей, которые всю жизнь бьются головой о стену. Мы слишком уж совестливые. Нам стыдно за то, что мы позволяем себя обворовывать. Мы пьем от неловкости за наших богачей. Богатства нации принадлежат, увы, далеко не лучшим ее представителям. В этот момент я вспомнил себя в юные годы и вздохнул. Проехали.
А почему пьет талантливый русский человек? От безысходности. Россия предпочитает любить своих героев мертвыми. Мертвый гений – настоящий гений. В щедрости воздаваемых после смерти почестей с ней опять-таки никто не сравнится. Вот они и пьют, таланты. Чтобы поскорее сгореть и умереть. Уверенные, что после смерти им воздастся. И мы эту веру всячески укрепляем. Воздастся, да. После смерти. Так что мрите, дорогие наши. Мрите. А мы не будем вам мешать.
Да, Сгорбыш пил. Что тоже свидетельствует о его таланте. Был непунктуален, недисциплинирован и звездам порой хамил, когда они особенно капризничали. Потом, еще больше согнувшись, ходил на ковер к главному объясняться. Ему нужны были деньги. Когда я выяснил, что он тоже снимает квартиру, мы стали друзьями.
Оказалось, Сгорбыш приезжий. Его маленькая родина находится километрах в двухстах от столицы. Отслужив в армии, он приехал в Москву, поступил в Институт культуры, на культпросвет-факультет, на отделение, в просторечье именуемое «кино-фото». Карьера его начиналась блестяще. Его снимки были опубликованы в журнале «Советское фото» и получили лестные отзывы у маститого фотографа, лауреата международных выставок. «Маститый» так и сказал: искра божья. И по окончании института Сгорбыш остался в Москве, получив работу в одном из журналов с миллионными тиражами. Была у него когда-то койка в общежитии, но Сгорбыш ее потерял в то смутное время, когда в стране началась перестройка. Кто-то подсуетился, нагрел на этом руки, а Сгорбыш запил. И угла лишился. Его жалкие метры отошли в пользу малоимущих, но предприимчивых. Тогда же рухнула его карьера: журналы стали закрываться, тиражи падать, спрос на талантливых фотографов тоже упал. Когда же период реконструкции был завершен, сам Сгорбыш почти уже спился. Работал в крохотном ателье, делая фото на документы. «Три на четыре с растушевкой». С его-то талантом! Но его вспомнили и дали достойную, хотя и малооплачиваемую работу. Сейчас он снимал квартиру, а цены на жилье все росли. Поэтому Сгорбыш брался за любую халтуру. Ему разрешалось делать «левые» снимки в студии, принадлежащей редакции, в свободное от работы время.
Студия была небольшая. Огромная комната с выходом в гримерку, разделенная ширмой надвое. В задней ее части, так называемом «заднике», находились три рабочих стола. Там сидели сотрудники редакции, которые работали здесь на птичьих правах. Они и сидели, как на жердочках. Привычка раскачиваться на стуле, балансируя на двух его задних ножках, оказалась заразна. Кого бы ни сажали на «задник», уже через неделю он начинал раскачиваться. А потом грызть карандаши. Если сотрудник в редакции закреплялся, его переводили в кабинет, где можно было закрыть дверь. Это считалось повышением. Особенность отечественного менталитета: испытательный срок на лобном месте, а все проблемы решаются за закрытыми дверями. Потому так и решаются.
