Настоящее. Диалоги о силе, характере, надежде - страница 10

Л. К. И Шура Балаганов в «Золотом теленке».

Да. И все они, несмотря на то, что воришки, вызывают невероятную симпатию. Почему это, как вам кажется? Для русского человека воровство не является таким уж сильным грехом и преградой на пути к сердцам людей?

Вы уже сказали, Даша: дело в том, что в русской душе живет жалость. К людям поскользнувшимся, упавшим, раздавленным русский народ сразу приходит на помощь, жалеет. Это великое чувство русского народа – жалеть. Это желание снова возродить человека. Вот как Афоня[9]: его пожалели, вернули ему Дашу.

Катю!

Ой, какая прекрасная оговорка!

Д. З. Вы сказали, что вас самого удивило, как сложилась картина «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына»[10]. А изменилось ли благодаря этому фильму ваше отношение к так называемому крестьянскому сознанию, о котором вы много говорите, ни в коей мере себя с крестьянством не ассоциируя, а, напротив, достаточно жестко его клеймя?

А. К. Можно себя ассоциировать и при этом клеймить. Маму же родную можно ругать. И родственников близких можно.

Безусловно.

Если говорить о том, почему картина получилась такой, – начнем с того, что я этих людей прекрасно знаю. Я их знал и до того. Я их знаю, как себя. Всех. Потому что, во-первых, я – русский. Во-вторых, я уже снимал картину[11] в русской деревне 50 лет назад, и ее обитатели с тех пор мало изменились. Единственное, что изменилось с тех пор, – советского колхоза больше нет. И многие мужики «зашились». Это новое поветрие.

То есть меньше пьют, вы хотите сказать?

Нет. Те, кто пьют, – пьют. А те, кто не пьют, – не пьют. Действительно «зашиваются».

С другой стороны, сегодняшняя деревня находится в упадке, потому что нет колхоза. Последней собирательной силой был колхоз. С тех пор, как людям сказали: «Делайте, что хотите», – они не знают, что делать. 50 лет назад ушло последнее поколение людей, которое смотрело, откуда ветер дует, думало: на Ивана Купала надо делать это, на Илью Пророка то; знало, когда сеять, когда жать. Это знание ушло из людей, которые живут на земле. И они уже не знают, что делать с этой землей. И они стали ее продавать.

Люди в деревне не становятся ни хуже, ни лучше. Они просто живут в таких обстоятельствах. Сила этих людей в том, что они могут жить в любых обстоятельствах. И, собственно, об этом я делал картину: о том, что они могут жить в любых обстоятельствах и сохранять человеческое во всех своих проявлениях. И в хороших, и в плохих.

Я бы мог роман написать про отношения между родственниками, которые существуют в деревне. Там все друг друга знают помногу десятков лет. А поскольку там нет анонимности, то нет и преступности. Она появляется, когда крестьянин попадает в город, и там все можно, что хочешь. А в любой деревне все знают, кто тать[12], кто гулящая женщина. Все избы открыты. И общественное мнение навязывает определенное поведение.

Вы знаете, что поразило многих критиков? Кажется, что такая картина должна производить впечатление «так жить нельзя». Но, когда смотришь фильм, понимаешь, что между летящей ракетой и жизнью этих людей нет глобального противоречия: они просто живут в разное время.

В разное время, в разных измерениях. И это очень типично для России в силу того, что в русском государстве у власти и народа очень мало связей. И если государство не старается втащить народ в настоящую общественную деятельность, то народ отлынивает.